1886

1. А. Я. ПОПОВОЙ

 

21 мая 1886 г. Владикавказ

Вы, вероятно, помните слова Пушкина, написанные пером Татьяны к Онегину: «Я к Вам пишу, чего же более?» Не думайте, Анна Яковлевна, что подобное письмо только для девушки может слу­жить весьма щекотливым вопросом. Уверяю Вас, нет. Оно рискованно если не в большей, то, по край­ней мере, в такой же степени и для нашего брата. Рискованно и очень рискованно… Почему? — это понятно почти всякому, а тем более Вам, ибо Вы прекрасно знаете (насколько я Вас понимаю), как подавляюще действуют общественные предрассуд­ки на людей, которые в силу жестокой необходи­мости принуждены если не всецело, то до некото­рой степени подчиняться им. Лица, которые стоят между мной и Вами, заражены этими предрассуд­ками до мозга костей. Они (как говорит Шиллер) «исказили свою здоровую природу безвкусными условиями» и потому делают всякое свободное дви­жение неиспорченной души положительно невоз­можным. Не бесчеловечно ли это? — вот уже по­чти пять месяцев, как я впервые увидел Вас на бульваре и, подчиняясь голосу сердца (совершен­но не зная еще, кто Вы такая), готов был пожерт­вовать Бог знает чем, чтоб иметь возможность хоть одну минуту побеседовать с Вами. В то время Вы, вероятно, и не подозревали, что какой-то оборва­нец-осетин, мозоливший всем глаза на бульваре, только затем и просиживал там по целым дням, чтобы обменяться хоть одним взглядом с порабо­тившей его незнакомкой (которая, впрочем, очень нещедро награждала его за долгое томительное ожидание). Вы впоследствии оказались этой незна­комкой. Я с восторгом узнаю, что Вы подруга Веры. Все мои желания, все мои мысли сливаются в одно: «Аня, Аня! Я хочу во что бы то ни стало познако­миться с тобой!» Эта мысль делается моим деви­зом. Все, что неприкосновенно к этому, не имеет с тех пор ровно никакого места в моем черепе. Сна­чала я надеялся очень скоро достичь этого, но… потом… потом я стал все более и более убеждать­ся, что для меня это почти (если не совсем) невоз­можно. Не знаю, кого винить,— или я заблуждал­ся все время, или… Нет! Я уверен, что Вы не были против этого знакомства, Вы не избегали меня… Словом: чем неудержимее я стремился к этой цели, тем сор общественных предрассудков (позвольте мне так величать преграды нашего знакомства) все сильнее и сильнее стал препятствовать каждому моему шагу. Не раз я выбивался из сил, падал… поднимался… снова падал… и вот в этом прошло более 4 месяцев. Окружающие стали смотреть на меня, как на сумасшедшего, но… я все-таки если не отдалился от цели, то и не приблизился к ней, кажется, ни на одну линию. Вы не можете, Анна Яковлевна, вообразить себе мои мучения в продол­жение этого времени! Такое скромное, невинное желание, и я не мог удовлетворить ему!.. На что же после этого может рассчитывать человек!? Мне нравится такой-то, я хочу с ним познакомиться, поговорить… (хотя бы для того, чтобы убедиться в том, что я ему противен), а мне отвечают: «Нет, постой… ведь это не принято, неудобно, нельзя»… Судите сами — где же тут справедливость? Теперь, чувствуя свое полнейшее бессилье, я падаю снова, но с этим падением у меня вырывается вослед ухо­дящему от меня призраку крик отчаяния и тяже­лый мучительный стон от невыносимой усталос­ти… Вы оборачиваетесь на крик… и… что же? В Вашей воле или отвечать на него горьким презри­тельным смехом, или почтить сочувственным вздо­хом, или… — но это будет слишком немилосердно — наградить холодным, мертвящим невнимани­ем… О Боже мой! На что же нам дано сердце?! Неужели это только кусок мяса, отправляющий известную механическую работу в нашем организ­ме? Неужели оно не может проявляться в симпа­тиях и антипатиях?.. О, тогда я отвергаю всякую веру, я с негодованием оттолкну все, что принято называть прекрасным, божественным… я сумею посмеяться над своими ошибками…
Дорогая Анна Яковлевна! Я, как видите, нагово­рил даже слишком много, но Вы все-таки, быть может, в недоумении спросите себя: «Чего же он хочет?» Сказать Вам — чего? Я прошу, я жажду каких-нибудь минутных бесед с Вами… Кажется, не многого, но вместе с тем очень многого. Я хочу, чтобы мы время от времени обменивались с Вами нашими мыслями… Поймите, Анна Яковлевна, от этого Вы почти ничего не потеряете, а для меня это необходимо… Одно Ваше слово может возвратить мне потерянный покой. Я хочу услышать истину из Ваших уст или прочесть ее на клочке бумаги, перешедшей через Ваши руки… Мне нужно рассе­ять мои подозрения, иначе я мучаюсь, свидетель Бог,— слишком сильно мучаюсь. Скажите мне одно слово — «я Вас ненавижу» — и я буду спокоен. Я подозреваю, что Вы не прочь со мной познакомить­ся, поговорить… что Вам что-то постороннее, а не Ваше сердце, мешает это сделать… И если это так, то я хочу просить Вас, как человека, а не как свет­скую барышню, пренебречь глупыми формальнос­тями общественного приличья и быть со мною от­кровенной настолько, конечно, насколько это Вам позволяет доверие к человеку, который никогда никому не подавал повода назвать его подлецом, негодяем. Видите, Анна Яковлевна, — какое сме­лое требование? Но нет, это не требование, это просьба, поверьте — просьба, сопровождаемая по­чти слезами. Просьба, основанная на вере в симпа­тию душ и гармонию сердец. Ах, дорогая Анна Яковлевна, как мало людей, наделенных счастьем святой гармонии дружеских сердец! И это все бла­годаря общественным предрассудкам. Трудно, Анна Яковлевна, ей-Богу, трудно жить
«Без божества, без наслажденья,
Без слез, без дружбы, без любви…»
А впрочем, быть может, я ошибаюсь, быть может, Вы имеете и друзей и… быть может, Вы счас­тливы… Простите! Я безоружен, беззащитен… Вы можете перед всеми хвастать своей победой, пока­зывать своим друзьям этот листок, как неоспори­мое доказательство такой победы… Ну, что ж? Раз­ве Вы не будете правы? Но Ваше великодушие, Ваше благородство (ведь я рассчитываю на их покрови­тельство) разве позволят Вам показать мое письмо кому бы то ни было — будь он даже Ваш брат, Ваш друг?..
Будьте же справедливы, и если это нужно — беспощадны, но только искренни — произнесите надо мной Ваш (понимаете, Ваш, только Ваш лич­ный) приговор. Я жду его с нетерпением и, кля­нусь Вам честью, выслушаю его с мужеством, будь он для меня смертельным. Я буду Вам век благода­рен, если Вы раскроете мне глаза и дадите мне уз­нать истину. Оставив это письмо без внимания и ответа, Вы тем самым лишите меня права считать себя членом интеллигентного общества. Но Вы это­го не сделаете — не правда ли?
Весь в Вашей власти
Коста.
P.S. Об этом письме не знает никто, кроме меня и Вас. Прилагаемое к письму стихотворение про­шу хранить до тех пор, пока Вы не захотите сгладить из своей памяти воспоминание о злосчастном знаком<ом> незнакомце.

 

1891

А. А. ЦАЛИКОВОЙ

15 июня 1891 г. Георгиевско-Осетинское

15 июня 1891 г.,
сел. Георгиевское.

Может показаться странным, что я адресую письмо на Ваше имя… Имею ли я на это право — не знаю и даже не стараюсь знать. Я пишу, потому что чувствую в этом потребность… Адресую Вам, потому что верю в свой собачий инстинкт, который мне говорит, что Вы охотнее других будете делиться со мной владик<авказскими> новостями. Неприятно Вам — разорвите письмо, нахмурьте брови, надуйте губки и назовите меня глупцом. Улыбаетесь… ну, и слава Богу!.. Я очень рад побеседовать с Вами издалека… Прежде всего, позвольте Вас поздравить с окончанием курса. Теперь, надо полагать, к Вам невозможно будет подъехать и на буланой козе; но ничего — мы Вам и издали с полным нашим удовольствием будем ломать шапку, а Вы нас удостаивайте легким кивочком.— Хорошо? Как бы я хотел взгля­нуть на Вас хоть одним глазком… Я до сих пор не верю, что я за 400 верст от своих влад<икавказских> друзей, а между тем это так… Пять дней я уже дома, а не могу оглядеться. Сегодня только развязал свои чемоданы и привел в порядок свою комнату… Ваш портрет (я до сих пор скрывал, а теперь признаюсь, что я нарисовал для себя Вашу физиономию…) я повесил рядом с изображением матери. Простите за такое «присвоение чужой собственности» — я не юрист, а художник, которому позволительна некоторая вольность… Эх, Анна Александровна! Хорошо Вам… Вы так молоды, полны жизни и энергии. Вы еще незнакомы с разногласьем совести и житейской мудрости… Я Вам завидую. Горе Вам, если Вы с своей отзывчивой душой и способностями заразитесь предрассудками «мишурного света». Воспитайте до непоколебимости Вашу любовь к труду и человечеству, и Вы будете счастливейшею из смертных. Не смейтесь. Я не учить берусь Вас, а говорю то, в чем глубоко убежден. Мне вообще очень часто хотелось с Вами беседовать, как друг и брат, но!., странно слагаются мои обстоятельства. Едва только я перехожу за пределы простого знакомства, начинаю привязываться к человеку, как к родному существу… едва я начинаю чувствовать потребность в его обществе, в его нравственной поддержке, как неумолимая судьба выдвигает между нами буквально непроницаемые стены… То самое случилось со мной и тогда, когда я поселился в Вашем доме. Есть очень характерная поговорка (русская): «Лучше не свыкаться, чем нам расставаться». Я так привязался к Вашей семье, что положительно отвык воображать себя вне Вашей среды… Все Ваши интересы делались мне дороги, как собственные… Казалось — не было мысли, не было мечты, которую я мог бы скрыть от вас (говорю обо всех). Лично Вы могли этого не понимать… Ел<ена> Алек<сандровна> также не могла знать, но Александр, вероятно, чувствовал это хорошо. Людей пугает это сближение сердец… Они не понимают жизни без расписок, векселей и нотариальных обязательств и, «рассудку воп­реки, наперекор стихиям», разрушают человечные отношения. В одно время я был почти в приятельских отношениях с Аликовой (Анечка), а теперь она говорит обо мне, что я ее сватал, но она отказала… О, жалкое тщеславие! При случае передайте ей, что я не сержусь на нее и во всяком разе не стану платить ей той же монетой… Остерегайтесь, как друг, говорю Вам — остерегайтесь этих институтских замашек… Пишите, умоляю Вас, обо всем, что придет в голову… Буду благодарен до бесконечности. Других не смею просить — они народ занятой, серьезный… Как Ваша музыка? Поклон всем.
Как прошли экзамены Михала? Уехал ли Гази? Как собираетесь провести лето? Словом, пишите все, все подробно и почаще.
Коста.
Адрес: через Баталпашинск (Кубанской обл.). В Георгиевско-Осетинское селение.
Адрес: В г. Владикавказ.
Ее высокоблагородию
Анне Александровне Цаликовой.
Тарская улица, дом Кочинова.

4. В. Г. ШРЕДЕРС — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
20 июля 1891 г. Керчь

20 июля г. Керчь

Вчера, дорогой Коста, получила Ваше письмо от 8 числа, мне переслал его Владислав, которому я уже написала, прося ответить Вам скорее как о жалобе, так и о намерении писать ей.
Раньше, числа 11-го, я писала Кизеру, прося его скорее мне написать о результатах разговора с девицею, но пока ответа нет. Я просила Кизера Вам тотчас же написать, как что-нибудь узнает. Ответ Ст<епана> Як<овлевича> мне не нравится, т.е. он не предвещает ничего хорошего.
Вообще, Коста, я боюсь за неудачу и не знаю, как Вы поступите. Неужели все-таки женитесь не любя, по выбору родных! Бога ради не делайте Вы этого, ведь Вы всю жизнь свою сгубите.
Мне пришло в голову, если вы решитесь жениться не любя, то хоть женитесь на той, которая Вас любит, она и осетинка к тому же, да и мила очень, я говорю об Анюте Цаликовой.
Но это все крайности, лучше подождите. Об № ведомос<ти> и программы я написала. Вертепову я лично, уезжая, говорила, но он не поверил, что Вы хотите работать.
Здесь я до 25-го, а потому напишите мне о своем настроении в Крым, Балаклаву до востребования; я там пробуду числа до 27-го августа. Здесь я лечусь грязными (sic!) ваннами, и ноги поправляются, а нервы все плохи, совсем я развинтилась, но в море, доктор уверяет, я окрепну. Буду верить. Со, мной моя коллега из Гжатской прогимназии, отличная девушка, и мы не скучаем. Керчь — хорошенький приморский городок, и жизнь очень дешевая, впрочем, мы не барствуем. Владислав пишет и все больше глупости. Квартиру поправляют, и есть надежда на будущий год не хворать ногами.
Пожалуйста, не делайте глупостей, свойственных влюбленным. Я очень желала бы быть с Вами это тяжелое для Вас время. Верьте, я очень желаю Вам успеха и понимаю Вас отлично, но поймите, не стоит же ни за что губить такого человека, как наш дорогой Коста. Право, Вы не в праве делать глупости ради Ваших друзей, котор<ых> у Вас большое количество. Вон барышня — Надя Мерчанская, помните, все о Вас спрашивает в письмах и жалеет, что не увидит Вас, верно, очень долго.
Когда Вы будете в Екатеринодаре? Влад<ислав> выедет меня встретить в Новорос<сийск>, и мы будем проезжать Екатеринодар числа 30-го августа. Хоть бы свидеться. А если в Тифлис поедете, то, наверное, заедете во Владикавказ. Очень хотелось бы повидаться. Пожалуйста, пишите скорее. Ей не пишите до письма Кизера, тогда виднее будет, а Кизер сердечно Вам предан и, верно, не заставит долго Вас ждать.
Будьте же терпеливы, дорогой друг. Искренне преданная Вам
Вар. Шредерс.
Кушать и гулять можете, но в свин<ью> обращаться не могите, и Боже Вас упаси!

5. Б. И. ТУАЕВ — КОСТА ХЕТАГУРОВУ

<После 10 июня 1891 г.>

…Кизер говорит, что мадам Шредерс спрашивала его мнение по известному тебе делу, а поручать не поручала, и того самого господина в городе нет. И затем кланяется тебе. Ходил сегодня после обеда к Червинской, чтобы взять портрет Кипиани, и она мне говорит, что она об этом посылала сказать Куликовской, и та обещалась придти и посмотреть портрет, и если дня через два не придет, то сама пошлет портрет к ней и о результатах после сообщит тебе. Белло не соглашается отпустить краски, я мерзавца и так и сяк уговаривал, но ничего не вышло. На картин нет покупателей, а тем более разыграть их трудно. Вертепова не видел еще, постараюсь разыскать его в воскресенье.
Да, чего ради ты принимаешь грязные общественные дела вашего селения, я тебе не советую входить в эти дрязги, будь они трижды прокляты, пусть себе грызутся, так все наши живут с сотворения мира и так и умрут. Еще какой-нибудь мерзавец донесет на тебя, что ты их бунтуешь, подстрекаешь, и тогда окончательно тебя будут преследовать. Плюнь, ради Бога, на все это.
Иване с гор и носу не показывает, его напугали, что Каханов его ищет за то, что адрес подписал, и он теперь ни за что сюда не покажется; его сыну отказали от стипенди<и>, и он шлет, чтобы я его отправил в горы, но дороги в Касарском ущелье размыты, и нет попутчика. В <нрзбр.> случилось большое происшествие, жертвою которого пали два сына Левана (Дзапарты) и сосед их, какой-то Дзалаев, подробности тебе расскажет твой посланник — никак не могу застать его дома; он письмо твое передал и затем больше не приходит к нам. Жоржик все ждет твоего приезда, а Любочка ругается с тобою, Леонид 14-го уехал в Ставрополь, Саша сидит дома, сам не знаю, что с ним делать, пусть сидит в пятом классе другой год, авось как-нибудь перейдет в шестой, а там черт его возьми. Жена и Вера кланяются всем вашим. Что поделывает Ольга?
Ради Бога, пошли свою жалобу.
Затем будь здоров.

6.В. Г. ШРЕДЕРС

19 сентября 1891 г. Георгиевско-Осетинское

19 сентября,
сел. Георгиевское.

Всегда так бывает, дорогая Варвара Григорьевна,— разъедутся друзья, поскучают месяц-другой, настрочат друг другу по небольшому листку почтовой бумаги и забывают минувшее.
«Кто устоит против разлуки». Я не упрекаю Вас — Боже сохрани… Человеческую натуру трудно переделать. Мы с Вами — не исключение, а о других и говорить нечего.
Больно одно — я слишком нуждаюсь в нравственной поддержке, чтобы так скоро выбросить меня за борт товарищеской заботливости. Положение мое не поддается описанию… Я отрезан от всего. Предлагают поступить писцом в управление отдела или конторщиком на серебро-свинцовом руднике в Карачае. Последнее все-таки лучше. Жду, что будет дальше… Бороться не могу… Один в поле не воин. Спасайся, кто может… Разве Шиллер мог бы теперь сказать мне: «будь доволен и тем, что любишь безнадежно», так как по его свидетельству — «любовь лишь знает тот, что любит безнадежно». Ха-ха! Старая песня!
К 10 ноября приглашаю Вас и вообще всех друзей на свадьбу. То ли дело — «жена да боится мужа, а муж да колотит неразумную жену»… Коротко, ясно и вместе с тем очень глупо… Что делать?!

Иссякла мысль, тускнеют очи,
Остыла кровь, изныла грудь…
Душа мрачней осенней ночи,
Замолкла песнь… Утерян путь…

Былого нет… В игре ничтожной
Без назначенья и следа,
Как сон болезненно-тревожный,
Промчались лучшие года…

В грядущем… нет, не надо счастья,
Я не привык… Я не хочу…
Один лишь звук, лишь миг участья.
За них я жизнью заплачу…

Но, видно, не судьба. Во всяком случае еще не все потеряно. Я жду… Ради Христа пишите, пишите — Христа ради. Поклон всем.
Ваш Коста.
Маленький Хорадзе с большим успехом может быть назван большой свиньей. Что сталось со школой осетинской?

 

1892

7.А. А. ЦАЛИКОВОЙ
12 января 1892 г. Георгиевско-Осетинское

12 янв.
1892 г.

Распространяться о своих чувствах я не буду — Вы в них, вероятно, не сомневаетесь… Требовать от Вас окончательного ответа я не смею, но льщу себя надеждой, что Вы не откажетесь поделиться со мной мыслями о предполагаемом мною «предприятии». Совместно обсудив вопрос, мы можем совместно же решить гамлетовское «быть иль не быть». Обстоятельства дела изложит Вам Гаго.
Будьте откровенны.
Простите за смелость.
Ваш Коста.

 

8. А. И. ЦАЛИКОВУ
18 февраля 1892 г. Георгиевско-Осетинское.

Георгиевское.
1892 г. 18 февр.

Я слишком много сказал, дорогой Александр, чтобы не высказаться вполне. Рискованность предложения, с каким я обратился к Вам через Дигурова, очевидна… Подобные вопросы вообще решаются не легко, а в данном случае и того труднее. Я понимаю Ваше положение и удивляюсь той смелости, с которой я позволил себе обмолвиться… Но Вы, вероятно, согласитесь со мной, что на подобную дерзость способен только тот, кто в жизни потерял уже так много, что не боится потерять последнее. Как бы то ни было — перед нами задача, которую нужно решить как можно лучше. Я не смею думать, чтобы Ан<на> Ал<ександровна> была ко мне так же расположена, как я к ней, но вместе с тем не допускаю в ней и чувства неприязни ко мне… Короче говоря, мы все слишком хорошо знаем друг друга, чтобы терять время над выяснением причин возникновения подобного вопроса. Факт налицо.
Требовать окончательного ответа я не имею права, да и не хочу… Я прошу только об одном — позволить мне обсудить этот вопрос вместе с Вами. Поверьте, ни я, ни тем более А<нна> А<лександровна> не позволим себе огорчить близких нам людей.
Будьте откровенны со мной, не исключайте меня из числа лиц, на обсуждение коих будет предложен этот вопрос… Многого обещать я не могу… Если счастье в материальном довольстве, то и я советую Вам уговорить А<нну> А<лександровну> не выходить за меня. А если все то, во что я верю непоколебимо, не плод болезненной фантазии, то я и она докажем миру, что счастье возможно на земле… Было бы больше чем желательно, если б и А<нна> А<лександровна> поделилась со мной мыслями. Зачем стеснять ее? А стесняться ей самой положительно неблагоразумно — ведь «игра идет в открытую»… В ожидании Ваших разъяснений, я положительно не предпринимаю ничего для выяснения своей будущности. Веду какую-то лагерную жизнь… Въезд в Терскую обл<асть>, вероятно, разрешат мне в недалеком будущем. Покончить ли навсегда с Куб<анской> областью или навсегда отрешиться от Терской? Ничего не понимаю… Ничего не соображу… Пишите, ради Христа, пишите.
Ваш Коста.
Адрес: Через Баталпашинск (Куб. обл.)
В Георгиевско-Осетинское селение.
Привет всем. Как идут дела школы?
Адрес: Заказное.
В г. Владикавказ.
Его высокоблагословению
о. Александру Цаликову
(Тарская ул., дом Кочинова).

 

1893

9. А. Я. ПОПОВОЙ
10 апреля 1893 г. Ставрополь

10 апреля 1893 г.
г<убернский> г. Ставрополь.

Вы уже «бабушка», а я тем более дедушка с значительной сединой и солидною плешью на голове… Идет восьмой год, как я, впервые встретившись с Вами, уже ни на минуту не забывал Вас — достаточное, кажется, время для обсуждения наших взаимоотношений. Давайте же решим наконец роковой вопрос: быть или не быть? Я предлагаю Вам незапятнанную совесть, честное имя, любящее сердце и трудовую жизнь, и если найду в ответ
Один лишь звук, лишь миг участья,
то
За них я жизнью заплачу…
Скажите прямо, дорогая Анна Яковлевна, — да или нет. Не томите слишком долго в ожидании ответа.
Всегда, ныне и присно безгранично преданный Вам и безмерно любящий Вас Коста.
P.S. Адрес: в г. Ставрополь. В редакцию газеты «Северный Кавказ».
К. Л. X.
Хотел на этом закончить письмо, но не могу… Я должен высказаться более откровенно… Анна Яковлевна! В чем Вы сомневаетесь? Что Вас особенно пугает? Почему Вы боитесь выходить за меня?.. А Вы боитесь, именно боитесь — это я чувствовал всегда, чувствую и теперь… Но не вполне ясно понимал причины такого страха… Вы, конечно, никогда не питали ко мне и сотой доли моей привязанности к Вам, но Вы не чужды были теплого уча­стия и сердечного расположения ко мне — это верно — и при этом как будто боялись более сильного сближения со мной — почему? Главная причина, конечно, — моя материальная необеспеченность, вторая — мое неопределенное положение в обществе, третья — неодинаковость религиозных исповеданий и национальная рознь. Дорогая Вы моя Анна Яковлевна! Разве я говорю, что было бы худо быть материально независимым и уважаемым членом общества? Разве религия и национальные традиции — последняя спица в житейской колымаге? Я говорю только, что им нельзя придавать такого громадного значения в деле семейного счастья, нельзя из-за них разрушать величайшую гармонию мироздания, лучшее проявление Бога на земле — созвучие сердец, сродство душ… любовь… Послушайте, что говорит С. Смайльс в своей знаменитой книге «Ум и энергия». «Домашнее счастье зависит от сердца, ума и вкуса, от разумности, предусмотрительности и доброй нравственности, основанных на любви» — и всего этого как у Вас, так и у меня хватит настолько, что мы, вероятно, не выцарапаем друг другу глаза. Бедность — не порок, а чест­ная трудовая жизнь — вернейший путь к приобретению уважения порядочных людей. Национальная рознь наша ничтожна, а в религии мы, вероятно, солидарны.

К чему ж мы лишили возможного счастья
Цветущую юность свою?

Поборите же наконец свое малодушие, дайте мне смело Вашу руку и, клянусь Вам,— мы из когтей самого ада вырвем свое счастье. Мое изгнание Вам, конечно, известно, но оно нисколько не помешает нам устроиться где и как только мы с Вами найдем нужным и удобным. Если хотите, я могу продать свою землю и приобрету домик в Владикавказе… Словом, скажите только да, и все пойдет, как по маслу. Нет, если хотите, то даже и окончательного ответа пока не давайте. Не откажите мне только в совместном обсуждении вопроса… Напишите мне откровенно свои взгляды на жизнь, свои сомненья, надежды и желанья… На все, о чем бы Вы меня ни спросили — на все я дам Вам самый чистосердеч­ный ответ — клянусь Вам! Посмотрите кругом себя — чем люди живы? Неужели же Вы хотите походить на тысячи наших дам, всю жизнь прозябающих на шелковых подушках и не имеющих никакого другого призвания, как постоянное удовлетворение своих мизерных, а подчас даже пошлых страстишек при полном бездействии ума и сердца. Поймите, дорога<я> Анна Яковлевна, что это самые несчастные создания в мире, никакие богатства и никакие почести не замаскируют их духовного убожества. Отношение Ваших родных ко мне не настолько, думаю, враждебно, чтобы они усиленно отговаривали Вас соединить со мной свою судьбу, а когда они увидят, что мы действительно счастливы (а что мы будем счастливы, в этом я положительно не сомневаюсь), то, конечно, примиряться с Вашим выбором и Вы снова встретите в них тех же дорогих и любящих братьев, сестер, племянников, племянниц и пр. Что же касается Вашей матери, то уверяю Вас — я ее люблю не меньше Вашего, потому, конечно, что она Ваша, а то, что связано с Вами, и Вас самих я, кажется, люблю больше, чем Вы сами. Следовательно, и Ваша мать скоро полюбит если не меня, то мою привязанность к Вам… Говорил ли с Вами относительно меня Петр Яковлевич? Ему было в некотором роде поручено спросить Вас, как Вы смотрите на меня… И Вы, говорят, ответили, что смотрите на меня, как на хорошего знакомого — не больше и не меньше. Насколько все это правда — не знаю. Вообще признаюсь Вам откровенно — я никогда не старался особенно скрывать свои чувства к Вам, потому что, если и было во мне что-нибудь достойное уважения, то именно эта непорочная и бескорыстная привязанность к Вам. Писал я о Вас и Степану Яковлевичу и получил ответ в таком приблизительно роде: «только сам совершеннолетний и здравомыслящий человек вправе располагать своей судьбою — и никто не должен вмешиваться в его личное дело». С тех пор прошло больше 11/2года. На масленицу я был во Владикавказе… встречался, бывал… (Вам, должно быть, писали)… но не осмелился заговорить о Вас… Господи! Когда же кончатся мои страдания? Поймите, дорогая Анна Яковлевна, что только Вы, Вы, никто и ничто больше не служит источником моего бытия. Откликнитесь же, наконец. Доверьтесь, протяните руку… Пишите просто, не стесняйтесь зачеркивать, как я, а главное, отвечайте скорее, скорее… Ваш, всецело и неизменно.
Ваш Коста.
Сообщите мне свой адрес, если, конечно, и пр.
Адрес: Заказное.
В г. Гори, Тифлисской губ.
Ее высокоблагородию
Анне Яковлевне Поповой.

 

10. А. Я. ПОПОВА — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
26 апреля 1893 г. Тифлис

26-IV-93г.
Тифлис.

(«Все, что произошло, мне очень неприятно, больно…»)
Хотя и против желания, но, оказывается, я ввела Вас в заблуждение. На Вас я действительно смотрела только как на хорошего, доброго знакомого, как на др<уга>.
Не Вы ли твердили [еще] с 85 года,— (когда я еще училась),— что хотите одного знакомства и больше ничего. Не Вы ли уверяли, что никогда не допустите, чтобы развилось более серьезное чувство? Я Вам поверила, но теперь приходится сожалеть.
За отрицательный ответ и за все невольно причиненные огорчения прошу простить без вины виноватую
А. П.
Я ставлю святую дружбу выше всего.

 

11. С. В. КОКИЕВ — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
28 мая <1893 г> Владикавказ
28 мая

Дорогой Коста!
Прими сердечное мое спасибо за твое теплое письмо. Пользуясь свободным днем (воскресным), спешу ответить. Если ты меня знаешь, в чем я не сомневаюсь, сколько-нибудь, то поверь, что я личные интересы и расчеты никогда не ставил выше общественных, деловых и всегда охотно принесу мелкие требования самолюбия в жертву делу. В этом не сомневайся. Охотно забуду прошлое, если оно было так на самом деле, и очень жалею, что я десять лет жил под влиянием заблуждения по этому вопросу, а в душе гнездилось неприятное чувство в продолжение этого же времени как к редакции, так равно и к Евсееву, когда было место более теплому, симпатичному чувству. Дело в сущности пустое — об отношении друг к другу двух частных лиц и не стоит тех разговоров, которые мы с тобою ведем по этому вопросу давно. А оно тем не менее потребовало твоего вмешательства для своего выяснения и должно кануть в вечность лишь ради этого одного, помимо других причин, говорящих за то же. Если бы не было такого нечаянного казуса, то я бы давно был одним из деятельнейших сотрудников газеты. Быть может, и теперь будет не поздно, посмотрим по обстоятельствам. А пока перейду к делу и сообщу тебе весьма необходимое сведение о твоем приятеле Голубове.
В Тифлисе, в канцелярии главноначальствующего, уже написана бумага Каханову об удалении твоего приятеля с должности и предании суду. Вопрос только о времени, пока бумага придет и будет исполнена. Но и это недолго затянется. Кажется, откупиться уж нельзя. Старый бирюк уже в капкане. Глаха Мансуров собирает компанию на балку, хочет ему хист делать. Сведения самые свежие, достоверность их не подвержена никакому сомнению. Процесс будет громок и интересен, ради одного этого желательно вступить в какую-нибудь редакцию. Казалось бы, что пора и смириться да рассчитываться своею шкурою, но старый плут не хочет мириться. В заседании Тифлисской судебной палаты, бывшем 3 мая во Владикавказе по делу бывшего пристава Антоновского, поверенный последнего Тимченко в своей речи выразил, что не столько виноват его клиент, сколько эти гг., указывая на Голубова, Семенова (его помощ<ник>), Беликова и других, фигурировавших в деле в качестве свидетелей, которые сами преданы суду за злоупотребления. Нравственный облик их он очертил так прекрасно, что я его расцеловал. Против подобного заявления Тимченко в суде, публично, он будто бы хочет протестовать. Но это, по-моему, предсмертная агония.
По поводу твоих заметок, будто бы Каханов списался с тамошним губернатором. Правда ли это? И вообще, если имеешь какую-либо возможность, то узнай об этом через кого-нибудь. Даже для меня очень интересен вопрос о их отношениях. Кроме того, в деле Антоновского выяснилось очень много интересных данных в заседании, о которых при случае сообщу. Пока же сообщаю тебе кое-что в сыром виде, конечно, ты можешь по своему усмотрению распорядиться этим материалом; с этою именно целью я тебе и даю его в необработанном виде, дабы не стеснять и твоей свободы.
Артист, о котором я тебе пишу далее, Додти Караев, не последний из могикан. Это одна из злейших и мерзейших ехидн, пущенных в Осетинский округ самим сатаною за грехи наших предков. Его имя часто проскальзывало в процессе Антоновского; а в процессе Голубова будет деятельнейшим свидетелем в защиту лжи и всяких мерзостей. Человек этот ненавидит добро. Он первый стал во главе осетин, которым не нужно было осетинской женской школы; а сам первый отдает туда на казенный счет своих детей. Если его планы многие не удались, то это случайность. [Узнаешь в нем осетина?] Из ненависти к добру он всегда явится лжесвидетелем против тебя, меня и др., а может, и являлся, но мы не знаем. Ввиду изложенного, подобных г.г. надо чаще и рельефнее выводить на свет Божий, чтобы они были видны как на ладони.
Сам Голубов даже выехал уже в Тифлис. Зачем и для чего? Увидим и узнаем судьбу этой компании, пустившей так много корней и сильной в том смысле, что она, предчувствуя свое падение, будет энергична, не пожалеет своих последних усилий и средств, а особенно ввиду той тяжкой перспективы, ожидающей их, когда им вздумают воздать должное.
Относительно городских дел особенно интересно то, что Каханов так спешит утверждением новой думы и головы, будто бы ввиду скорого перехода. Армянская партия города Владикавказа работает деятельно против этих выборов, так как сама за­баллотирована и составляет довольно сильный противовес, имея во главе людей деятельных и знающих. Армянин, хоть вообще плут, но должно дать справедливость его уму, энергии и умению. Здешние армяне сами по себе слабы, конечно, но у них есть связи, и с уверенностью говорят, что Каханов не достигнет своей цели, а именно такого состава думы и головы.
Это я тебе сообщаю как необходимое дополнение для того, чтобы наши городские дела тебе были понятнее. На лилеевских обедах ему даже не было послано приглашения, и, конечно, он не участвовал ни на одном. Всего теперь не передашь, и потому я перехожу к вопросу об осуществленье наших предположений. Прости, что я к тебе буду гораздо откровеннее, чем ты; не прими это за упрек. Как сказал я выше, что я готов ради тебя все забыть прошлое, готов на все жертвы, которые от меня потребуются, и далек от мысли о гонораре, потому что молодая сравнительно газета еще неокрепшая; она сама требует поддержки; но с другой стороны, Коста, приняв участие в редакции, необходимо бывать везде, дабы собирать сведения, проверять их раз-другой; а для этого, во всяком случае, необходима копейка-другая свободная. В настоящее же время, при этом палаче, я не имею этой возможности, т.к. без дела по сию пору. А если надежды юношей питают, то старцам разве кусочка не полагается? Во всяком случае ты меня поближе познакомь с требованиями редакции, какого рода материал для нее ценнее, какие стороны вопроса каждого ей более интересны.
Василия не видал, он в Ардоне; Борис в Грозном, я одиночествую без них.
Затем будь здоров, так же добр и прими привет от моих, которые так часто тебя вспоминают.
Твой Кокиев.

12. Б. И. ТУАЕВ — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
19 июня 1893 г. Грозный

19-го июня 93 г.
гор. Грозный

Ты что это ничего не пишешь, жаль тебе семи копеек что ли? Я сейчас в Грозном у Гиоева, а завтра буду во Владикавказе и пробуду, вероятно, до 1-го июля, так что можешь писать на мое имя прямо в Межевое Управление. Правда ли, что будто Каханов писал в редакцию «Северного Кавказа», чтобы более не печатать твоих писем, или это вранье? Что же ты не высылаешь формального удостоверения, чтобы взять твою картину, а то этот мерзавец не отдает. Или ты думаешь сам приехать во Владикавказ, это будет еще лучше. Сожалею, что Леонид остался на второй год, я тебя просил, что в крайнем случае и репетитора пригласи из старших учеников, потерять год — это великое дело; он говорит, что из училища не пустили его к тебе, почему и не был у тебя пред отъездом. Голубов ездил почему-то в Тифлис, а теперь, говорят, поедет в Петербург, но воображаю, как он там обделает свои дела, когда тут боится зайти даже к Каханову.
Нового во Владикавказе нет ничего, кроме того, что каждый день идут дожди, везде тихо и спокойно. Да, Самадова похерили совсем, т.е. Св. Синод дело его возвратил на благоусмотрение местного епископа, а он положил такую резолюцию: «Предлагаю Самадову искать себе место в одном из осетинских приходов» — как тебе это нравится, человек получает в год тысяч пять, а теперь не угодно ли на 400 руб. в Осетию?
Сухиев, говорят, при смерти от чахотки, и дело еще ничем не решено. Александр пока при осетинской церкви, его нигде не видать, все прячется от людей, а более всего от Каханова, но такому большому кораблю трудно спрятаться; Каханов, говорят, наводит везде справки о том, правда ли он пьянствовал по подвалам и с кем, и вот он теперь никуда из своего дома не выходит.
Итак, в скором времени жду от тебя письма о твоих делах и твоем здоровье, а мы все живы и здоровы, равно и Василий с семейством, и все шлют тебе поклоны, а от меня поклонись Шанаевым.
Борис Туаев.

13. Г. В. БАЕВ — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
16 июля 1893 г. Одесса

16 июля 1893 г. Одесса.
М’æрдхорд Коста!..
Долго, брат, мы не наведываемся о нашем житье-бытье!.. Много воды и камней унеслось с гор по родному Тереку с тех пор, как мы расстались, а потому сообщить друг другу кое-какие хабары из нашей жизни будет, я полагаю, обоим нам весьма интересно…
Я теперь на 4 курсе юридического факультета и должен окончить в мае 94 года, если только покровитель Осетии Уæларвон Уастырджы сделается моим хъузон!.. По окончании думаю избрать поприще адвоката, т.е. либеральную профессию, но никоим образом не намерен поступать на коронную службу…
Брат Михаил Гадоевич кончил в мае по первому разряду Императорское училище правоведения и поступил в гвардейский уланский полк. В настоящее время он уехал за границу, преимущественно намерен прожить в Париже, дабы закончить свое образование!.. Избрал он военную карьеру с тою целью, чтобы у нашего народа были защитники и достойные представители среди сильных мира сего!..
Число студентов из горцев за последнее время довольно-таки увеличилось, причем большинство из осетин. Наша молодежь весьма сочувственно относится к делу нашего языка, но, к великому сожалению, дальше слов пока дело не подвигается!..
Я завязал с пр<оф>. Миллером небольшую переписку, послал ему около 400 пословиц на нашем языке с переводом на русский. От него я получил первый том его этюдов. На этом пока наша переписка и закончилась, не знаю пока ничего о судьбе моих пословиц!..
Миллер занят в настоящее время составлением осетинско-русско-немецкого словаря; собрано у него более 8 000 слов. Это будет капитальный труд, а для нашей интеллигенции и весьма необходимый, потому что большинство из нас весьма поверхностно знает свой язык, который далеко не так беден, как это утверждают некоторые!..
Ты как-то говорил, что намерен издать свои осетинские стихи.
Если бы вышел хоть один такой сборник стихов, вообще легкой поэзии, то это было бы настоящим событием в жизни нашего народа!..
Я как-то говорил нашему Гадо об этом, он одобрил и обещал материально помочь.
Издать можно будет и в Москве, где имеется у Миллера и шрифт подходящий, да и цензором можно попросить стать самому Миллеру…
Впрочем, все можно устроить, лишь бы были стихи, басни и т.д. У тебя есть весьма прелестные вещицы, вроде «Хъуыбады», которые я устал даже переписывать любителям осетинских стихов.
Что касается до нашего Гадо, то он пробыл с 10 апреля до 10 июля в Питере. Его послали в командировку в Бухару, вернется он к Новому году и получит новое назначение.
Я с большим интересом слежу за твоей литературной деятельностью. Если не ошибаюсь, то очерк о Карачае в журнале «Север» принадлежит твоему перу и карандашу!
Здесь, при публичной библиотеке, получается «Северный Кавказ», в котором помещаются твои стихи, которые могли бы быть украшением солидных журналов.
Гадо был с визитом у великого князя Михаила Николаевича и благодарил его от имени осетин за открытие нашей женской школы. Великий князь был очень тронут и просил передать осетинам свою благодарность за то, что они его не забывают…
Если тебе не трудно, то пришли кое-какие свои осетинские стихи, в особенности «Фаэсивазд».
Хæрзæбон, м’æрдхорд Коста!.. Бирæ дзурынæй бирæ хорз хуыздæр у, æмæ дын Хуыцау бирæ хæрзтæ ракæнæд!.. Æнхъæлмæ дæм кæсын!
Гаппо Баев.
P.S. Адрес: Одесса, Университет,
студенту Г. В. Баеву

Хуыцауы тыххæй, ныффысс мæм, Аслæмырзайæн цы тæрхон скодтой?..

 

14. П. С. ЛЮБИМОВ — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
9 августа 1893 г. Владикавказ

9 августа 1893.

Многоуважаемый Константин Львович! (sic!)
Позвольте воспользоваться Вашим пребыванием в Ставрополе, где, как я услышал, Вы устроили себе прекрасную мастерскую и, кроме того, состоите секретарем газеты «Северный Кавказ». Я и жена желаем Вам всякого успеха.
Просьба моя вот в чем: узнайте, пожалуйста, был ли когда-нибудь в Ставрополе купец из армян Сергей Тарасович Тахов, нет ли его теперь там, чем он торгует или куда он выбыл из Ставрополя.
Не знает ли об этом Дмитрий Иванович Евсеев. Вы, конечно, с ним знакомы, потому что ведь он, кажется, редактором «Северного Кавказа». Я ему писал по поводу одной справки в Контрольной палате и не получил ответа. Я просил его посмотреть в делах Контроля за 1874 г. отосланный туда смотрителем Грозненской горской школы 10 октября 1874 г. за № 422 жуликовый (?) контракт, заключенный в 1871 году Попечительским Советом горской школы с евреем Исаевичем о найме большого дома под школу на десять лет. Важно знать, от имени какого Исаевича подписан контракт. Сосун или Рахмил.
Дом принадлежал Сосуну, а по смерти его завладел им Рахмил и продал в другие руки, оставив детей Сосуна без всяких средств.
Все данные говорят, что дом Сосуна, а между тем в имеющихся копиях контракта, правда, не засвидетельствованных, значится Рахмил, а не Сосун. Вот почему мне и хотелось бы, чтобы Дмитрий Иванович или Вы, если возможно, взглянули контракт при посредстве своего знакомого в палате, вероятно, у Вас есть знакомые там. Может быть, не было ли имя Сосуна заменено Рахмилом после, то есть подложно.
Будьте добры, кстати поведайте о своем житье-бытье.

Уважающий вас П. Любимов.

 

15. НЕИЗВЕСТНЫЙ — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
24 октябри <1893 г> Харьков

24 октября,
г. Харьков.
Глубокоуважаемый Коста!
Надоела такая невнимательность наша друг к другу: хочу завязать переписку. Так как у нас почти каждый день дожди и морозы, то сижу в своей комнате и, наслаждаясь прохладой, принялся тебе писать.
О чем писать, что писать, я сообразить никак не могу, но все-таки напиши и отвечай как-нибудь и что-нибудь, конечно, в том только случае, если ты сочувствуешь моему доброму желанию. Я начну, например, с того, что спрошу у тебя о твоем здоровье, и о житье-бытье, и о состоянии твоего духа. Надеюсь, что ты ответишь на все вопросы. Может быть, и у тебя явится желание поинтересоваться мною, я заранее скажу: жив, здоров, одним словом, все хорошо идет.
Ты тоже знаешь, что я в 91 году бросил гимназию и говорил тебе, что я поступлю в Ветеринарный институт; действительно, хотя много пришлось хлопотать, но все-таки удалось поступить. Слава Богу, поступил в Ветеринар<ный> инст<итут> и перешел на второй курс. Я очень жалею, что, будучи классиком, я не знаю, что такое студенческая жизнь, а то бы я давно бросил бы гимназию.
«Ах, жизнь! жизнь!» — могу я теперь воскликнуть с увлеченьем. Сколько в тебе прелести, как ты дорога для человека, как смело ты можешь требовать от человека труда и всевозможных разумных жертв для того, чтобы сделать его счастливым, т.е. заставить его достигнуть той цели, к которой стремится каждый из нас.
Теперь только я живу, теперь только начинаю сознавать, в каком мраке я раньше находился и как ошибочно глядел на вещи. Мне кажется, что если позапрошлый год, зная всю прелесть и привлекательность жизни студенческой, давно убрался бы из гимназии, а если не заставили бы бросить гимназию, то, наверно, я еще согласился бы остаться в стенах гимназии несколько лет, лишь бы только окончить, но зато я бы знал, что рано или поздно я был бы в состоянии понять и насладиться жизнью.
Я знал бы, и это вполне справедливо, в чем по крайней мере я не сомневаюсь, я знал бы, повторяю, или, вернее, надеялся бы, что настоящая моя жизнь способна изменить многие взгляды, прибавить и вложить в меня многое такое, о существовании которого я не подозревал; и даже скажу больше, настоящая моя жизнь способна переродить человека. Нужно только верить и надеяться, беспрестанно и неуклонно стремиться к раз намеченной точке. Что с верою и надеждой человек в состоянии многое сделать, этого тебе нечего доказывать.
Стоит только вспомнить, что великое нравственное ученье основано на сих трех столпах: вере, надежде и любви, что такое великое дело, как открытие Америки, совершилось только благодаря тому, что Колумб верил в возможность осуществить раз намеченную им цель, надеялся достигнуть и с любовью боролся со всеми трудностями и препятствиями. Великие открытия Галилея и Ньютона представляют ясное доказательство тому, как эти люди верили в свой труд, как они надеялись на него и как любили тот предмет, над которым так много, усиленно работали. Подобных примеров масса, и…

16. В. Г. ШРЕДЕРС
4 декабря 1893 г. Ставрополь

Простите, дорогая Варвара Григорьевна, что не имею возможности расцеловать Ваши руки в день Вашего милого ангела. Не смущайтесь моим молчанием и будьте уверены, что Ваш неразумный Коста не забывает Вас ни на мгновенье.
В часы осеннего ненастья,
Зимою, летом и весной,
В минуты счастья и несчастья —
Всегда и всюду я с тобой.
Коста.
г. Ставрополь 4 декабря 93 г.

 

1894

17. А. ЗАХАРОВ — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
24 апреля <1893>. Баталпашинск

24 апреля.
Бат<алпашин>ск.

Напрасно Вы подозреваете во мне «благородство», я пока еще не «испортился», не знаю, что будет дальше! Здесь не все еще ругают Вас, хотя неругающих очень мало: я, Патрикеевна, Александр Павлович (садовник Марии Яковлевны), Крикливый, Мещеряк, Зайцева, Аушев, Потапов (инспектор), а наипаче холостяки. Они даже просили написать Вам, что целуют Вас — одна в «буркалы», а другая — в «вусы».
Возмущается зело больше всех «Кацо», Мартиновна, Беседин, Потапов (комиссар), который выразился, что это наука Ивану, чтоб не принимал всяких проходимцев. Из Вашего письма я вывел заключение, что Ислам «по этому поводу, т.е. подражанию» разговор вел с Ваней, и когда он приехал в Баталпашинск и завел разговор, то я упрекнул его, а он в свою очередь удивился, что, наверно, Вы его не поняли: разговору у него никакого не было ни с кем из их семьи, и он написал Вам только свое убеждение и взгляд, считая долгом выразить Вам это, не скрывая, по-товарищески и ничуть не защищая Ваню и Ал. Павл. и не обвиняя Вас, и друж<еские> отношения с Вами не считает законченными. Он только ругается, что Вы слишком поторопились и тем повредили себе относительно паспорта, и уверял меня, что паспорта Вам не вышлют, если Вы не потребуете законным образом, что и подтвердилось, когда я спросил у Шмыткина. На мой вопрос: «Где паспорт Хетагурова?» — он с сердцем ответил: «в г…» и что Вы черта с два получите его.
Ислам сильно уверяет в недоброжелательстве Каспара, и в медл<енной> высылке красок виноват он, т.к. не дает брату никаких сведений о Вас, а сестра Ваша отговаривается, что ей — некогда. Ислам обещал выслать на мое имя, а я постараюсь «до конца быть любезным», ибо «охоты еще не потерял ».
Письмо я Вам послал по приезде из Екатеринодара и до получения Вашего, так что упреки и подозрения Ваши опоздали. Кондратьев уехал во Владикавказ; компания составляется будто бы новая с участием Экка; Томашевский в Питере, выслано 23 тысячи, завод будет, как 2×2=4.
Ислам сомневается в том, что Томашевский, повидавшись с Зуботыч<евым>, не переменит к Вам своих отношений.
Отчего так долго не было продолжения «Кому живется весело», здесь уже стали ходить слухи, что будто бы Малама запретил. Ха! Ха! Да? Последнего № Ваня еще не читал.
На своих именинах был очень и очень весел, так как все Лизоблюдовы были налицо, хотя в клуб поотстал ходить.
Я гулял на свадьбе шафером у барышни Наумовой, вышла за писца Окр<ужного> суда. Агнега и выходит, и нет, ходят слухи двоякие, а лично не удается не только говорить, но даже видеть. Крутопоп каждый праздник торчит здесь. Потебня приезжал в гости, выдержал на помощника провизора.
Тема для карикатуры: униженные и оскорбленные — Кацо и Радченко (аптекарь бывший) на одной квартире.
Я выписал велосипед за 160 р., открывается клуб велосипедистов: кроме меня, Зюзюлин за 160 р., Ховшанов Л. за 240 р. и Ильин за 240 рубл.
Ваш Митроша.

Кланяются и целуют Вас холостяки.
Ислам, ничего не зная о Ваших стихах, зашел по-старому к Братковым и, очень удивясь ледяному приему, не знал, в какие двери выскочить; причину же узнал только когда зашел к Головкину, и там за чаем тот показал ему стихи, тут же и Каспар только прочел их.

 

18. А. Л. — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
29 сентября 1894 г. Екатеринодар

г. Екатеринодар.
1894 года 29 сент.

Что это значит, Константин Ливанович, Вы даже не считаете нужным ответить на наше письмо? Не допускаю мысли, чтобы Вы не получили письма, посланного неделю тому назад. Согласитесь сами, поступок Ваш, т.е. приезд в Армавир, затем ответ на письмо дает мне право не верить Вам, а также не исполнить Вашей просьбы. Этого Вы хотели дос­тигнуть? —
Объясните, пожалуйста, причину. Вы говорили, что будете писать длинные письма — где они?
Если бы Вы знали, как я зла на Вас сейчас, каждый день справляться о письмах, и ни одного до сих пор. Ну, хорошо, я больше писать не буду Вам до тех пор, пока не получу от Вас письма. Так это и знайте!..
Еще раз пишу адрес свой: г. Екатеринодар, в магазин Анастасии Семеновне Филь с передачей мне.
Еще писала бы, но Вы не заслужили и этого, ограничусь пока маленьким письмом. В ожидании скорого ответа
А. Л. … <нрзбр>

 

1895

19. Н. П. ХЕТАГУРОВУ
2 октября 1895 г. Ставрополь

2 окт. 95 г.

Я тебе уже говорил, что лучше Раисы и желать нечего. Если есть какая-нибудь надежда на успех, то действуй немедленно, но осторожно. В своем письме она пишет, что «свадебный день ее еще не известен».
Почему так — не знаю. Неужели она раздумала выходить за своего мæздæггагæ Иначе — зачем затянулась свадьба? Если она действительно рассчитывает на что-нибудь другое, то она ответит мне на мое письмо в том духе, как я предполагаю. Во всяком случае, ты займись исключительно этим вопросом, но, повторяю, так осторожно, чтобы не испортить дела относительно младшей. Фотографической карточки готовой у меня сейчас нет и потому не высылаю. На днях вышлю.
Жаль, что ты мне не сообщил имен младших сестер Раисы и как их величают по батюшке,— неужели Иналуковны? Не теряй ни минуты — действуй! Сообщи мне и лучший способ передачи писем — через Дарг-Кох или Владикавказ и на чье имя? Письма мои не показывай никому. Все держи в величайшем секрете.
Буду ожидать от тебя самых точных и подробных сведений. Что предполагает делать Ольга? Пусть она немедленно вышлет квитанцию на получение машины, иначе агент Российского общества очень беспокоится — машину он оставил на свой страх, уплатив хозяину ее следуемые 90 с чем-то рублей.
Посылаю тебе так мало только потому, что твое письмо застало меня при самых печальных денежных обстоятельствах. В скором времени предстоит получка и тогда вышлю еще. Передай поклон всем нашим родичам, но опять повторяю и прошу — храни все в неприкосновенной тайне.
Твой Коста.

 

20. X. А. УРУЙМАГОВ — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
8 ноября 1895 г. Дарг-Кох

1895 г. 8 ноября.
Сел. Дарг-Кох

Милостивый государь Коста N,
Убедительно прошу Вас разрешить мне поместить в переведенном мною на осетинский язык букваре два стихотворения, сочиненных Вами. Так как букварь имеет характер учебника для первоначального обучения, то целесообразнее будет поместить в нем «Рувас ?м? Халон» и «Гуси». Надеюсь, что Вы не откажете мне в моей просьбе, и по получении Вашего письма о разрешении я сдам эти две басни цензору для осетинских переводов.
К вашим услугам готовый — учитель Дарг-Кохской школы Харитон Уруймагов.
21. В. Д. ХЕТАГУРОВ — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
15 ноября 1895 г. Владикавказ

 

1896

15 ноября 1896 года.

Дорогой брат Коста!
Я ожидал твоего приезда, но, получив последнее твое письмо, принужден на письме излагать то, о чем мне хотелось бы с тобою лично говорить. Ты мне давно доверил свою мысль относительно Раисы. Это было весною 1891 года, но тогда я отнесся действительно неодобрительно по очень важным причинам, о которых я после с тобою поговорю, при этом поставляю тебя в известность, что вся семья Гайтова и он сам в самых дружеских со мною и с моим семейством отношениях. Летом 1893 года, когда части причин, о которых говорю выше, не стало, мне пришлось ехать из Алагира с семейством во Владикавказ; в Ардоне ночевали у Гайтовых; на другой день выехали во Владикавказ, сам Г<айтов> сопровождал нас до самого Владикавказа. Я с ним верхами ехал позади тарантаса, и разговорились о тебе; при этом я ему сказал так: я с тобою в самой большой дружбе, но желаю еще больше быть ближе, поэтому дай мне честный и откровенный ответ на мой вопрос, который останется между нами; если бы мой брат Коста вздумал сделать предложение Раисе, то каков может быть результат? Гайтов долго думал, потом сказал, что с своей стороны он
против этого ничего не имеет, но что все зависит от самой Раисы, а потому поговорю с нею по секрету и дам тебе категорический ответ. Прошло некоторое время, наконец, Гайтов приехал ко мне и сказал так: дочь моя Раиса мне ответила, что хотя она его не знает, но много хорошего слышала об нем и глубоко уважает его, но выходить она замуж пока ни за кого не желает. Такой ответ я от Гайтова получил приблизительно около последних чисел ноября 1893 г. До этого же времени дочери Гайтова часто приезжали в город и всегда останавливались у нас, но с этого момента они стали нас избегать. Не прошло много времени после этого, как ее засватал офицер Тускаев и взнес за нее часть калыма — 200 руб. В октябре месяце сего года должна была быть свадьба, жених приехал еще в августе месяце с полка, но дело у них не ладилось; она оттягивала свадьбу до весны, он требовал теперь. Наконец он приехал в конце октября к ним и потребовал настоятельно повенчаться, она отказала, отговариваясь тем, что мало жила с родителями, и ей хочется еще пожить с ними по крайней мере до весны; тогда он ей предложил так: если только мотивом нежелания те­перь выходить замуж служит действительно ее желание пожить еще с родителями, то он согласен, обвенчавшись сейчас с нею, уехать в полк прямо из церкви, ее оставив у родных, сколько ей самой будет угодно, хоть на 5 лет. Но когда и на это получил отказ, тогда объявил им, что он уезжает в полк, а ее предупредил, что пока он жив, она не может за другого выйти замуж, пусть найдется человек, который на ней женится, я умру в честном бою с ним.
Отец и мать сначала были против того, чтобы за Тускаева выдать ее, но против ее желания ничего не могли сделать, теперь же, когда дело повернулось иначе, то они уже не рады повороту и не знают, что делать, с дочерью они не говорят. 17 сего ноября у них кувд, Гайтов сегодня ночевал у нас, приезжал за покупками, я приглашен и еду с тем, чтобы поговорить с Раисой, и тогда напишу.
Твой приезд мне крайне желателен.
Твой В. X.

1896

22. Р. И. ГАЙТОВА — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
<Конец марта>

Христос воскрес!
Коста!
Поздравляю с прошедшим великим праздником; от души желаю всех благ мирских и небесных, исполнения Ваших заветных желаний. Je vous demande mill pardons за мое невежливое молчание. Писать к Вам и выдумывать предлог для объяснения своего молчания я считаю недостойным ни Вас, ни себя. Сказать истину — не писалось мне. Поэт должен все простить и быть более снисходительным к недостаткам других. Между прочим, я имела желание научиться писать по-осетински и ответить Вам по-осетински, но, как видно, не скоро я напишу на своем родном языке. Читаю я отлично, но учиться писать я еще и не принималась. В последнее время я себя вообще очень плохо чувствую: общее расстройство организма, нервы и т.д. Одним словом, все то, что наводит на человека хандру, тяжелое настроение духа.
Думаю за лето отдохнуть и поправить свое здоровье.
Ну, довольно о себе, так как думать, что моя особа всех так интересует, как меня,— слишком большое самомнение. Спасибо за карточку. Если буду иметь свою более удачную, то пришлю, так как на группе я слишком мало похожа.
Писать Вам всегда буду с удовольствием, пока у Вас пропадет охота переписываться. Если же мои письма принесут хоть какую-нибудь поддержку в нравственном отношении (как Вы писали), то я еще более рада.
Хорошо, если мои письма хоть немного Вас удовлетворяют, так как я в последнее время очень отстала от всего. С большим трудом иногда принимаюсь читать, боясь разучиться говорить по-русски. Нового мало. Свадьба моя не предстоит более, так как я отказала Тускаеву, но если когда-нибудь будет, то я непременно Вас извещу, какая бы она экстренная ни была. Имею один урок в 6 р.; на марки хватает. Переписка у меня громадная, но немного приумолкла, а теперь опять возобновится.
Ко мне приходил мой бывший ученик по фр. яз. Михаил Хетагуров, которого выключили из нашей семинарии за самовольный выход из класса во время урока учителя, который ко всем осетинам придирался. Он собирается ехать к Вам. Что Вы можете для него сделать? История его слишком много займет, но, поверьте мне на слово, он не виноват, а потому помогите ему, если можете; он сам напишет Вам письмо.
Зачем Вы писали «непутевый» Коста? Неужели быть заурядным человеком, без божественной искры, и не выходить из общей колеи, одним словом, походить на меня, например, так для Вас заманчиво? Не верю. Лучше всегда будьте тем, что теперь.
Будете у Шанаевых, приветствуйте от нас. Пишите все о себе, что делаете и даже думаете делать. Спасибо за стихи. Если есть, то пришлите осети<нские> стихи Ваши.
Пишите так: Ардон, Терск<ой> обл. Р. Г.
С пожеланиями добра, успеха и счастья
Раиса.
Папа кланяется.

 

23. Е. А. ЦАЛИКОВОЙ
26 июня 1896 г. Ставрополь

26 июня
96 г.

Приношу тысячу извинений, дорогая Елена Александровна, за мое бессовестное разгильдяйство (хотя это, я уверен, не даст повода надеяться, что я буду на будущее время более исправным должником). Только теперь (лучше поздно, чем никогда) собрался-таки послать Вам «башибузука», который нет-нет да заставит Вас иногда вспоминать обо мне. Спасибо Свищеву (фотограф), он мне сам вчера напомнил, что я не все свои карточки забрал у него… Я очень обрадовался и первым же долгом вспомнил Вас, как самого непримиримого моего кредитора. Великое спасибо за Ваше гостеприимство, приводящее в искренний восторг мою «невесту»… ха, ха! Воображаю, как она недоумевает и открещивает­ся… Это лучшая месть, какую можно было придумать для нее за все ее проказы. А что она проказница большая, это Вы, вероятно, уже наблюдаете сами. Это «сокровище» удивительно больших способностей и необыкновенной «непутевости». Она один из лучших моих ставр<опольских> друзей. Неужели вы ожидаете Варвару Григорьевну? Если она действительно приедет на воды, то не поленитесь сообщить мне, и я, во что бы то ни стало, приеду хоть на один день, на один час…
С каким неизъяснимым удовольствием я провел бы его среди стольких незаменимых друзей… Александр, Иналук, Варвара Григ<орьевна> и вы все — Боже мой!.. Жду с нетерпением.
Ставропольские новости Вам мало интересны, да их, признаться, и немного, а владикавказские — Вы, наверное, знаете лучше меня. Здесь все время дует западный ветер — холод собачий, перепадают дожди. Если и у вас такая погода, что весьма вероятно, то не завидую «курсовым» г.г.
Если будет очень сыро, то затормозите как-нибудь поездку Любовь Исидоровны в Кисловодск, если, конечно, она Вам не надоест своим непутевым поведением. Напустите на нее Юлиану Александровну, а если Вар<вара> Григ<орьевна> еще приедет, то и ее. Небось, присмиреет! Будьте все здоровы, веселы, счастливы и так же, как всегда, милы, внимательны к душевно преданному вам и не забывающему вас Коста.
Поклон кисловодским и вообще всем, кто не забыл еще меня.

 

 

24. А. И. ЦАЛИКОВУ
Август (?) 1896 г. Ставрополь

Мæнæй огъуырсыдздяр дунеты нæ райгуырдзæн. Баууæнд мыл хуыцауæй, Александр, иуæйиу хатт мæхи марынмæ æрцæуын. Ты, конечно, понимаешь, о чем я говорю. Для родных я делаю столько, сколько в сущности я даже и не в силах делать без очень заметного ущерба для себя. Из всего, что оставил мне Леуа, я не пользуюсь ни одним кукурузным зерном — все я предоставил в их распоряжение, помимо этого, я всячески стараюсь на­тянуть и отсюда что-нибудь… К сожалению, они не понимают, что я такой же поденщик, как каждый заурядный осетин, и у меня порою, и даже зачастую, не бывает ломаного гроша за душою. Вообрази мое положение, когда именно в этот период безденежья ко мне обращаются с безотлагательной просьбой помочь… Совершенно в таком положении очутился я и в настоящем случае. Я писал нашему хуыцауы налат Лекси, чтобы он не остановился ни пред какими затратами, чтобы отправить Иуана на воды, предупреждал его, что я сейчас не располагаю деньгами, чтобы он в крайнем случае арендные (с участка) деньги употребил не на ремонт дома, как я просил, а дал бы их Иуану. И вот тебе на! — Отправить больного, паралитика на мин<еральные> воды с 15 р. в кармане.
Написал я ему за это «спасибо» и вот до сих пор не имею сведений о том, сделал ли он что-нибудь или нет. Как нарочно, не было здесь и нашего редактора. Сам я потратился настолько, что хоть караул кричи (Затеял выписать для нашей типографии осетинский шрифт)… Сегодня только приехал Евсеев, и я имею возможность перехватить у него малую толику и спешу препроводить их тебе для расходов на больного.
Хуыцауæй курæгау Сидæйæ курын, чтобы он присмотрел за ним, и всякий расход, который он сделает на него, я, мæ мад æмæ маэ фыдыстæн, возмещу с глубокой благодарностью. Батджери Дзасохову передай, что вакансии в пансион гим<назии> нет и в нынешнем году. Иналуку, твоим детям, «мæ удхæссæгæн» и вообще всем нашим общим приятелям мой сердечный салам. Приехать мне положительно нельзя,— занят по горло. Многие из служа­щих в редакции уехали, и я принужден работать чуть не за всех.
Получаешь ли ты газету? Я делал распоряжение и не знаю, выполнено оно или нет.
Приехала ли Вар<вара> Гр<игорьевна>? Извиняюсь перед Юл<ианой> Але<ксандровной>, что не отвечаю на ее письмо — дурно настроен и нет времени.
Коста

 

25. Р. И. ГАЙТОВА — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
9 октября 1896 г. Ардон

1896 г.
Ардон
9 октября

14 сент<ябр>я я получила Ваше последнее письмо, состоящее из одного вопроса о жизнеспособности нашей переписки. Спасибо Вам! Вы гораздо добрее меня и больше любите людей вообще, следовательно, Вы лучше меня и достойны лучшей участи. Ваше предпоследнее письмо, полученное мною 8 августа, вовсе не послужило причиной к прекращению нашей переписки; да она вовсе и не прекращалась и надеюсь, что, если не случится каких-нибудь важных переворотов, то мы будем делиться мыслями.
У меня скверно на душе; простите меня за неприятную откровенность, но лучше быть искренней, чем выдумывать тысячу предлогов для объяснения своего молчания. Я не люблю никого тревожить, даже из самых близких людей, когда у меня внутри скверно. Да и что же хорошего в том, что я буду ныть и просить Вас составить себе компанию.
По возвращению из гор (8 авг<уста>) я гостила во Владикавказе дней 10 у своей подруги, потом уехала сестра Люба, устроить к<ото>рую мне стоило много хлопот; весь сентябрь нас гости положительно одолели, а теперь мы одни. Впрочем, сегодня у нас 8 осетинок, которые расчесывают шерсть, вспоминают Вас (по случаю смерти Вашей мачехи 3 окт<ября>, которой Вы прислали деньги) и благословляют Вашу память.
Что значит быть Коста? Вас знают в каждом осетинском доме. Что Ваша осетинская азбука и брошюры? Я жду, жду и жду осетинские стихи. Надя, сестра моя, говорила мне, что у Амбаловой масса стихов Ваших на осетинском языке. Интересно, откуда она достала?
Страшная скука, так как я сижу без дела и на перепутье. Предлагали одну ученицу в 8 р., но из-за 8 р. сидеть я не желаю. Я не поклоняюсь деньгам, но нельзя жить без них, тем более, что у меня 300 р. долга на шее, которые мне нужно платить понемногу.
Думаю переехать в Пятигорск, поселиться у своей сестры старшей, учить ее сына и найти несколько уроков. Предварительно мне необходимо списаться с зятем, мужем сестры, и переехать, заручившись уроками. Мне страшно тяжела мысль оставить родных хоть на зиму, но что же делать? Висеть на шее у отца, который меня страшно любит, готов для меня все сделать, но не из чего. Я часто думаю о несправедливостях на свете. Ведь если бы мой отец был более обеспечен в материальном отношении, то я учила бы детей безвозмездно и, надеюсь, научила бы лучше, чем семинаристы или ардонские духовники. Может быть, тогда у меня не было бы так много желания и рвения помочь, но думаю, что наоборот, я больше и лучше мыслила бы, а мысли мои оплодотворялись бы.
Довольно о себе говорить; моя особа слишком много меня интересует и доводит до того самообольщения, что и другие ею так интересуются.
Вас спрашивать о Вас же считаю лишним, т.к., читая Вашу газету, я вижу, что Вы заняты и трудитесь, принося пользу.
Вы испытаете свое назначение, хвала Вам и дай Бог всего, всего хорошего. Папа хотел Вам послать письмо относительно смут ардонских — тема хорошая, пробрать кое-кого, но, не посоветовавшись с Вашим Иналуком, он не захотел, и теперь они вдвоем во Владикавказе, вероятно, порешили с чем-нибудь. У нас скверно в Ардоне. Папа слишком горяч, все принимает к сердцу. Он горяч и смел, но ему не хватает последовательности и терпения для достижения намеченной цели, и в конце концов он остается при печальном интересе. Более подробных объяснений я не напишу потому, что папа, верно, послал Вам…
Пишите. Простите за неинтересное письмо. Может, будущее будет менее печальное и более жизнерадостное.
Если папа не напишет, то я все сообщу.
Будьте таким, как теперь.
Раиса Гайтова.

 

26. РАИСЕ ИНАЛУКОВНЕ ГАЙТОВОЙ
27 октября 1896 г.

18 96 г.

Неужели не оценила достойно?
Нет, видно, не судьба. Бог
Устроит к лучшему.
К о с т а.

 

 

27. И. М. ГАГКАЕВУ

<Вторая половина октября 1896 г. Ставрополь>

Многоуважаемый о. Иосиф!
Простите, что до сих пор не мог собраться ответить на Ваше любезное письмо. Деньги Ваши я передал в редакцию, а книжку высылаю при сем же. Имущество, оставшееся после Хъызмыдаэ, передайте Лекси, но чтобы он ничего не продавал и не портил из него.
Ему же передайте, что я приговор отправил прокурору Парнасову, у которого находится дело Нико и с которым я недавно беседовал лично. Бояться за Нико нечего. Никому из них ничего не будет, и напрасно доверенные боятся говорить правду. Поступок их будет рассматриваться как обоюдное соглашение, а не как подлог по службе. Доверенные и старшина имели право заключать условие каким угодно числом. Никто их за это не может покарать. На днях я был в Владикавказе. Особенно выдающихся новостей нет. Если на Пасху мне не удастся поехать в Петербург, то, вероятно, побываю дома. В настоящее время я очень занят и, право, даже не знаю, что ответить Лекси относительно ремонта дома. Было бы очень желательно привести его в порядок, но как это сделать, не знаю. У меня денег нет, а без них что за ремонт! Мысли Вашей об устройстве школы я очень сочувствую, но как и чем Вам помочь? Когда приеду, поговорим более обстоятельно. Нашему Иуану, вероятно, надо будет побывать опять на минеральных водах… Особенно доверять моллот?н и туркаг устыт?н не следует. Нужны ванны, массаж, чистый воздух и хорошее питание. Пить не следует ничего, особенно пиво. Привет всем.
Коста.

 

1897

28. А. ЗАХАРОВ — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
12 января 1897 г. Екатеринодар

Екатеринодар
12 января 1897 г.

Итак, как видишь, дорогой Коста, я в Екатеринодаре и нахожусь в страшной «апатике» и разочаровании, а, кажется, и не влюблен. Черт знает, что со мной делается, но до запоя, как ты предсказывал, далеко. Дело, кажется, в том, что я недоволен своим положением, меня гнетет мое звание и служба не по сердцу. Никак не могу допустить, чтобы жизнь моя вообще и служба, в частности, имела бы хоть чуточку серьезное значение. Массу я открываю у себя недостатков, а исправиться не могу. Меня гложет зависть ко всему и всем. Самолюбив до чертиков, а вместе с тем не могу, чтобы не находиться под чьим-либо влиянием; как согласовать все это вместе — не знаю.
Осаждают меня ежеминутно разные думы, а в результате нуль. Или я хочу поумнеть, или же окончательно оглупел. Ужасно дурацкое душевное состояние. Что я хочу — я сам не знаю.
Перевелся я сюда с целью развернуться здесь, т.е. быть жизнедеятельным и полезным обществу, но никуда нельзя показать носу, благодаря моему званию. Хотя я это и предвидел, но думал, что мне удастся перейти в областное правление делопроизводителей, но не тут-то было: говорят, что нужно протекцию иметь или звезды с неба хватать, а у меня ни того, ни другого. Хотя я знаю не одного «Митрофанушку», пристроившегося к областному правлению. Ну, да посмотрим: как Бог не даст — свинья не съест.
Жаль мне было расставаться с Баталпашинском, за 7 лет почти сроднился с ним, а еще больше Жаль и жаль до боли, что начатое мною дело, поставленное тобою на ноги и с трудом поддерживаемое мною, — погибло безвозвратно, по крайней .мере надолго. Я говорю про спектакли. Дело в том, что любители рассорились, благодаря Мингалеву и Мартиновне (главным образом), а потому и имущество наше театральное в разбросе: часть у Бесединой, часть у Мингалева и часть у Феневой; конечно, у Марьи Яковлевны не пропадет, но за других не ручаюсь и, конечно, пока Беседина в Баталпашинске, спектаклям не бывать. Я когда-нибудь об этом имуществе напишу тебе подробнее для напечатания.
Голубчик, Коста, напиши, посоветуй мне, чем я могу заняться с увлечением до забвения. У меня силы и желания масса, но я разбрасываюсь и не знаю, на чем остановиться. Меня страшно тянет на подмостки, здесь есть любительский кружок драматического искусства, но в нем участвуют все университетские и важные дамы, а потому я пасую. Затем, ты меня знаешь в комических ролях, а я теперь, кажется, с восторгом взял бы драмат<и-ческую> роль, кажется, хорошо бы выполнил, но… черт его знает — не уверен я в себе.
Прощай, пиши, утешь твоего Митрошу.
А. Захаров.
Адрес.
Екат<еринода>р. Графская улица, дом сотника Кривошеи. Такому-то.
P.S. Если будешь здесь, то можешь ехать ко мне.

 

29. Д. Г. ГИОЕВ — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
6 апреля 1897 г.

Уважаемый Коста.
Ты ждешь ответа на свое предложение о принятии доли в расходах по изданию газеты «Северный Кавказ».
Это дело мне совершенно неизвестно, и потому я решительно отказываюсь откликнуться на твой призыв. Но не могу не сказать тебе, что ты погубишь свое детище, если будешь трактовать специально горские вопросы. Оставь ты бедных горцев в покое: в газете они не нуждаются. Чем меньше мы шумим, тем лучше.
5000 из 6000 руб. навряд ли ты соберешь между нами, значит, тебе не удастся приобрести газету в собственность, и лучше: она останется тем, чем есть теперь; а то ты хочешь создать какую-то специальную горскую газету, от чего избави Бог!
Желаю тебе всякого успеха и рад, что ты нашел себе дело по душе.
Твой Д. Гиоев.
Пиши почаще в Кагызман.
г. Карс, 6 апреля 1897 года.

 

30. НЕИЗВЕСТНЫЙ — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
<Апрель 1897>

Дорогой Коста!

Получил твое письмо и, прости, не мог ответить, был все время в отсутствии, только сегодня мог собраться написать. Правду говоря, твое письмо меня несколько удивило, вдруг получаю вексель твой, следовательно, дела принимают совсем другой оборот, чем ты раньше писал. Ведь прежде предполагал составить компанию, что, кроме денежной помощи, было оказание и активного участия, а теперь оказывается, что некоторые согла­шаются дать деньги, а в чем выразится их участие, неизвестно… На днях я иду в отпуск на месяц, необходимо побывать и в Ставрополе, и в Владикавказе, тогда, повидавшись со всеми желающими, я могу сказать и свои предположения, а пока возвращаю тебе твой вексель и удивляюсь, чего ты вздумал высылать, это совершенно лишнее, так как твое слово важнее для меня всяких законных обязательств.
Твой <нрзбр.>

 

31. И. М. ГАГКАЕВ — КОСТА ХЕТАГУРОВУ

2 июня 1897 г. Георгиевско-Осетинское

Добрейший Коста!
Частое отправление к Вам писем не похвально нам, но и отказать в этом страждущему Иоанну невозможно, хотя Лекси это крайне неприятно, ибо беспокоим часто Вас.
Иоанн зæгъы: «Мæ тыхстдзинады тыххæй дæ тыхсын кæнын, æмæ мын æй ныббар». Иорам Хуырымты ам уыди æмæ загъта: «Къостамæ арвитут, æмæ, цармæй буары астæу низтæ æвзарынмæ дæсны чи у, ахæм дохтыртæ уым бирæ ис, æмæ сæ бафæрса, кæд дын исты хос бацамониккой»,— æмæ дæм уый тыххæй æнхъæлмæ кæсы. Йæ низ та уый у, æмæ, йæ галиу фарс циу, уымæй иууылдæр цармæй фыды астæу дыз-дыз-æндзыг рыст кæны, йæ рахиз фарс та къуырма æндзыг рыст кæны; стæг риссæг, хуылф æмæ æндæр исты риссæг дзы нæй. Хуыцау дын дæ хъуыддæгтæй дæ зæрдæ срухс кæнæд, фæлæ ма Иоанны куы фенис (рæстæг уæвгæйæ), уый йæ зæрдиагонау фæнды. Дохтырты куы бафæрсай, уæд дæм хостæм, сæ рецепт дæр семæ, афтæмæй æнхъæлмæ кæсы.
Будьте счастливы. Новостей опять нет, кроме того, что на завтрашнее число ожидаем начальника области.
Священник Иосиф Гагкаев. 2-ое июня 1897 г.

начальства, все оказалось вымыслом, ничего подобного не видел и не обнаружил Одинцов.
Кроме того, еще одна жалоба поступила на Каханова от Балкарского общества; дело в том, что доверенные от балкарцев подали прошение Главноначальствующему в Кисловодске, где они жалуются, что их грабит старшина ихний, в доказательство чего приводят следующее: во время первого объезда области Кахановым на прием и встречу его старшина показал 600 руб., на вторую встречу и прием 2 000 р., а на третий прием Каханова уже 150 руб.
Все это я слыхал и слыхал от Жантемира Шанаева, за достоверность не ручаюсь. О деньгах и земли(е?) кабардинцев будет особое дознание.
Любящий Вас Д. Цаликов.
г. Владикавказ
1897 г. 23 июля.

 

36. А. Л. ХЕТАГУРОВУ
20 августа 1897 г. Ставрополь

20 августа
97.

Зная твою «строгость», дорогой Андукапар, я и пишу тебе так «часто» о ходе моей болезни. Беспокоиться теперь уже не следует, так как рана совершенно уже заживает и есть полное основание думать, что я даже и хромать не буду.
Хожу я в настоящее время пока на костылях и не дальше как по комнатам, но, кажется, не сегодня-завтра рискну проехаться в фаэтоне. Доктор Акимов, который меня лечит, не только не имеет ничего против, но даже настоятельно советует. Днем я уже не валяюсь в постели. За время своего лежания я окончательно обработал свои осетинские сти­хотворения, и некоторые из них, говоря не хвалясь, поразительно хороши. Надо будет их издать наконец. Недели через 2-3 решусь-таки поехать в Пятигорск принять несколько ванн, так что ко времени твоего возвращения я настолько окрепну, что ты если и захочешь за что-нибудь отколотить меня, то уже не осилишь.
Будь здоров, дорогой, весел и счастлив!
Твой Коста.

 

 

37. И. Т. ГАЙТОВУ
<Вторая половина 1897 г. Ставрополъ>

Секретное.

Никого у меня нет, дорогой Иналук, кого бы я мог избрать посредником между мной и Вами. Из всех моих родственников никто мне так не близок, как Вы сами. Вот почему я беру на себя дерзость нарушить адат нашей родины и заговорить с вами непосредственно о том, чего принято касаться только через близких родственников и преданных друзей. Моя глубоко прочувствованная привязанность к Вам дает мне смелость надеяться, что Вы поймете меня и простите мне это грубое нарушение обычая… Повторяю, что у меня сейчас, кроме Вас, нет никого, кому я мог бы доверить свою тайну. Доверяю ее только Вам, дорогой Иналук, как моему искреннему доброжелателю, руководителю и другу — с одной стороны, и как славному представителю благородной фамилии и любящему отцу семейства — с другой.
Мысль о скреплении нашей горячей и неизменной дружбы еще более тесным союзом, союзом родственным, до сих пор преследует меня, как что-то роковое, неизбежное. Я думал, что таким звеном между нашими фамилиями будет Раиса, но Бог судил иначе… Привязанность моя к Вашей семье после выхода Раисы замуж не только не ослабела, но за время моего пребывания в Ардоне непомерно выросла… Я слишком ничтожен и беден, дорогой Иналук, чтобы составить счастье любимого существа. И не настолько я дерзок и легкомыслен, чтобы обещать широкое довольствие и безмятежное счастье. Нет! Я могу предложить только вечно тревожную и неизменно трудовую жизнь, полную смысла и целесообразности, проникнутую горячей любовью не только к семье и родственникам, но и к бедной нашей родине, ко всему страждущему, униженному и оскорбленному… Найти охотницу делить со мною такую участь нелегко. При всем этом она должна быть непременно осетинка…
Предоставляю, дорогой Иналук, Вашей благородной совести и высокой чести вопрос о Ва<шей> средней дочери, причем заклинаю Вас всем, что для Вас свято, ответить мне только с ее согласия, без малейшей тени принуждения. С каким жгучим нетерпением буду ожидать ответа — это Вы чувствуете хорошо и потому не заставите меня, конечно, томиться слишком долго. Ваш всегда и везде неизменный
Коста.

 

38. В. И. СМИРНОВУ
25 декабря 1897 г. Петербург

25 дек.
97 г.

В этой громадной, мрачной больнице, среди сотен страдающего люда, ни о ком я так не скучаю, как о Ваших детях, дорогой Василий Иванович!
С каким бы наслаждением я провел в их обществе текущие праздники, как дорого бы дал, чтобы посидеть с ними хоть один час в этот,— особенно радостный для детей,— день великого христианского праздника! Но, видно, не судьба мне быть таким счастливцем. Лишенный с самого раннего детства материнской ласки и радостей семьи, я до сих пор с поразительной восприимчивостью переживаю волнения, радости и печали счастливого детского возраста. Нигде мне так не весело, как с ними, ни за кого я так не страдаю, как за них. Передайте же, дорогой Василий Иванович, мои горячие поцелуи, поздравления и искренние пожелания самого цветущего здоровья всем Вашим малышам и мою при­ятельскую просьбу Гале и господам гимназистам, чтобы они своими успехами в науках и искусствах и своим поведением не только в гимназиях, но и дома постоянно радовали бы сердца отца и матери, которые их так безгранично любят и так много, так неустанно трудятся для их воспитания, настоящего и будущего благополучия. Пусть они помнят, что для отца и матери их нет выше радости, как видеть их честными, трудолюбивыми людьми. Исполнением этой просьбы они сделают и меня своим неизменно верным другом. Поздравление мое с праздниками примите, дорогой Василий Иванович, и сами и благоволите передать его «многострадальной» Анисье Федоровне с пожеланием вам обоим здоровья, силы, мужества и энергии для доведения до конца вашей многосложной и трудной задачи. Примите уверение в искренности всего сказанного и горячей привязанности к Вам Вашего всегда благодарного и признательного ученика Коста.
<Приложение>

СО ЗВЕЗДОЙ
Стук, стук!..
— Кто там?
— Отворите…
— Кто ты?
— Свой… Ну, вот смотрите…
Я пришел Христа пославить,
Всех вас с праздником поздравить:
Васю, Дуню, Нину, Лушу,
Гимназистов — Сашу, Мишу,
Галю, строгую артистку,
И Катюшу-гимназистку.
Коли праздник — веселитесь,
А коль дело — не ленитесь!
Будьте ласковы, сердечны
И тогда — друзья мы вечно.
А теперь за поздравленье
Дайте к чаю мне варенья!
Вышло коротко и просто…
До свиданья! Друг Ваш Коста.

С.-Петербург, 1897 г. 25 дек.

 

1898

39. Г. В. БАЕВ — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
<17 марта — начало июня>

Мæ уарзон æрдхорд, нæ Ирыæнхъæлцау ? мæ рæбинаг цæджындз, Хетæджы фырт Къоста!
æппын дын нæма у афон рабадын? Цавæр сæфты низ дыл бахæцыдис! Тагъд, нæ цæргæс, дæ рай-гуырæн уарзон хæхтæм ратæхæцæгæлон дард бæстæтæйæмæ дæ сызгъæрин хæтæлæй тохы зарæг ныккæ нæ Ирæн!.. Рагæйæнхъæлмæ кæсæм мах дæ диссаг зарджыты чиныгмæ. Бафæллад хъиамæтты астæу мæгуыр ирон зæрдæ!.. Дæ зарджытææлуто-ны хуызæн фæуыдзысты нæ мæгуыр адæмæн. Цæмæй тæрсыс, нæ иунæгæгъдынцой!?.
æгъгъæд нын у, дæ чиныджы куы ссарæм: «Хъуыбады», «Æвсати», «МæИры фæсивæд», «Ныббармын, кæд-иу дæм мæ зарæг кæуæгау фæзына мыййаг!», «Чи дæ?», «Кипиани, рухсаг», «Хъазтæ», «Рувас» — чысыл рæсугъд чиныг уыдзæн,æмæ дзы иу дыууæ мин экземпляры джыппы ауадздзыстæм æмæ йæ алырдæм æрвитдзыстæм, суанг фæсхох Ирмæ!..
Стыр рухс уыдзæн уыцы чиныг нæ дзыллæйы зæрдæйæн!.. Чи фыссы, уыцы фæсивæд тыхджындæр сæ зæрдæ ратдзысты уыцы стыр хъуыддагмæ.Æппындæр хардзы тыххæй гуызаввæ ма кæ, уымæн æмæ ахæм стыр хъуыддаджы тыххæй æхца ссардзыстæм. Кæд ын бахъæуа 100 сомы!.. Фылдæр дæр бахъæуæд!..
Хуыцауæй дæ бауырнæд, фыдбылызæн ныссагъдтæ лæхæйдзаг «ЦæгатКавказы» («Северный Кавказ). Дæ муртæ дын астæрдтой!.. Уыцы дыууæ мин сомæй æгас ирон чиныджы хъуыддагæн стыр фæндаг скодтаис! Нæ райгуырæн чиныгæй ацы сахат махæн зынаргъдæр ницы и… Уырыссагау та махæн фыссын хъæуы Петрсахары, Мæскуыйы, стыр газетты æмæ зурналты, цæмæйдæриддæр уыдон сты стыр дзæнгæрджытæ; сæ хъæр дардмæ хъуысы, фæлæ мах лæхæйдзаг газетты фыссынæй бирæ пайда не скæндзыстæм!..
Бузныг дæ фесты Ир дæ фысты тыххæй — «Горские пирафные суммы». Бирæ газетты фæзындис дæ фыст! Курæм дæ, куыд фыссай ахæм рæтты нæ мæгуыр адæмы сæрыл хъæбæр хорз!.. Уыцы номыр ардæм рарвит иу 20 екземпляры.
Рæхджы ног чиныг фæзындзæн — «Гæлæбу»! Дæ зæрдæмæ бацæудзæн! Фæлæ Иры зæрдæ дзуры дæ зарджытимæ, уыдон махæн нæ хæзнатæ сты,æмæ цæ хъуамæ радтай!..
Тæригъæд нын бакæ де стыр зæрдæйæ! Бафыдæбон кæ!..
æз дæр мæ фæндагылæнцад размæ фæцæуын!.. Иунæг дæн ацы ран,æмæ иттæг зын сси нæ дзыллæйы бирæ хъуыддæгтæмæркæсын!.. «Гал ма фæуас, кæнæ уæдæ лас!» Мæ ирон хæдзары хъуыддæгтæ чысылгай аразын. Нæ хъæуы рæхджы хордонæмæ банк араздзынæн. Банчы æгъдау (устав) рæхджы финанс министырмæ ацæудзæн.
Фервитын дæм мæ мæгуыр уынаффæтæ.
Цаголов йæ уырыссаг зарджытæ æрæмбырд кодта æмæ сæ иу чиныджы рауадздзæн… Заглавие «Осетинские мотивы». Иттæг хорз чиныг уыдзæн!.. Мæнмæ кусы нæ «Сау-æлдар»!.. Мæ рахис цонгæй дæр мын зьшаргъдæр сси уыцы лæг! Мæгуыр нæ бон! Иунæгæй цы дзы скæндзыстæм мах!
Немедленно сообщи, долго ли пробудешь в Питере, хочу выслать тебе статью хорошую из нашей жизни для помещения в журнале или газете.
Твой Гаппо Баев.

 

40. Э. Э. УХТОМСКОМУ
18 мая 1898 г. Петербург

«Милостивый государь…
Ваше сиятельство!
Любезно высказанное Вами Ф. К. Грекову согласие дать место моей статье в «С.-Пет. Вед.» делает моим приятнейшим долгом похитить у Вас несколько секунд, чтобы выразить Вам свою глубокую признательность за такую истинно благородную чуткость к справедливости и человеческим правам… В совершенной искренности этого порыва, прошу Вас принять горячие уверения всегда готового быть Вашего сиятельства покорнейшим слугой.
К. Хетагуров, 18 мая 1898 г.
Александровская городская
б-ца, Фонтанка, 132

 

41. А. Л. ХЕТАГУРОВУ
22 мая 1898 г. Петербург.
22 мая
98 г.
Андухъапар!
Вот какая комбинация пришла мне сейчас в голову. Тебе уже известно, что я, несмотря на крайнюю долгосрочность ссуды (49 лет), принужден в погашение ее с процентами ежегодно платить банку почти по 200 р. Положение, в котором я нахожусь вот уже почти целый год и которое еще неизвестно когда изменится к лучшему,— делает для меня производство этих платежей очень тяжелым, и дело может кончиться продажей участка за бесценок. Правда, участок приносит такую аренду, которая может покрывать эти платежи. Но, во-первых, никакой арендатор, да еще карачаевец, не может быть таким аккуратным, чтобы в строго определенные сроки производил свои платежи, как того требует банк, а во-вторых, что за «помещик», если я волей-неволей принужден свое «поместье» сдавать в аренду, а самому быть только «крепостным» агентом банка и посредником между ним и арендатором. Глупейшее положение! До сих пор я хотя также не пользовался ни одним грошом из аренды, но зато я, будучи в силах заработать эти 200 р. для банка без особенного напряжения и ущерба для себя, сознавал, что делаю доброе дело — даю громадной семье Лекси такую существенную помощь, какою нельзя не признать для осетинской семьи ежегодн<ую> арендную сумму в 200 р. Кроме того, за мной сохранялось право при надобности погнать с участка арендатора и образовать на нем какое ни на есть иудейское царство, построить уæтæр, разводить ядовитых змей и рассылать их в изящных шкатулках всевозможным мерзавцам и т.д. и пр. А теперь?!.
Вот мне и пришла в голову следующая комбинация. Я предлагаю тебе купить у меня половину участка. И вот на каких условиях: участок я оцениваю по самой низкой рыночной стоимости в связи с плохим временем всеобщего безденежья, неурожая и пр. — в 10 000 р. Ввиду того, что ты уже собирался рискнуть, так сказать, выбросить для газеты 1000 р., и принимая во внимание, что я уже состою твоим должником на сумму около 600 р., на получение которых так же мало шансов, по крайней мере в ближайшем будущем, то, строго говоря, твой новый расход выразится всего

в 3500 р. (беру круглую цифру для краткости), но зато этот расход безусловно производительный, который в недалеком будущем может послужить началом тво-ей блестящей золотопромышленности!!! Без шуток, Андухъапар: сейчас нужно только 3400—3500 р., чтобы развязаться с банком, и если б ты мог какими-нибудь путями достать эту сумму, то вся задача разрешилась бы во всех отношениях великолепно.
Включить что-нибудь в эту сумму из денег, которые я имею за редакцией «Сев<ерного> Кавказа», навряд ли удастся, потому, во-первых, что я плохо надеюсь на единовременное и немедленное по моему заявлению их возвращение г. Евсеевым, как картежником, сидящим обыкновенно «без денег», а во-вторых, и потому, что эти деньги я бы по покрытии ими расходов по лечению, поездкам, кое-каких мелких долгов и пр., хотел бы оставить для «первоначального обзаведения», где бы я опять не стал устраиваться осенью — во Владикавказе ли, Ставрополе, в ауле, на участке ли — все равно — везде мне понадобйтся сделать значительный рас-ход или для мастерской и обстановки квартиры, где бы я мог держать нескольких «разбойников», вроде Хадзби, или для ремонта дома и хоть какого ни есть хозяйства. Последнее, конечно, менее веро-ятно. Болыие же всего пугает меня мысль, как бы и следующую осень и зиму не пришлось возиться с твоими «многоуважаемыми» коллегами — тогда и того труднее. Остающиеся (сверх 3400 р.) 1000 р. ни в коем случае не должны быть мне выдаваемы на мои личные предприятия и расходы, а должны быть зачислены в общий для нас обоих фонд для таких предприятий, которые будут в одинаковой степени интересны для нас обоих, не с коммерчес-кой, конечно, точки зрения, а!!!.. Ты понимаешь? Участок же мы будем эксплуатировать, как только найдем удобным и выгодным. Ссориться мы, наде-юсь, не будем. Купчую можно совершить или на право владения половиной участка без обозначения границ или с точным их обозначением, разделив предварительно участок на две части и предоставив тебе право выбора. Дело, впрочем, не в подробностях, а в самой идее. Мне она представляется в высшей степени целесообразной. Тем более, что через 5-10 лет стоимость участка может легко увеличиться вдвое, а то и втрое… Подумайка хорошенько!
Коста
t° установилась вполне нормальная.
Потоцкий обещал поскоблить меня завтра.
Адрес: Здесь.
Е. В. Б. Александру Левановичу Хетагурову
Николаевская, д. № 4, кв. № 5.

 

42. В. Г. КАСАБИЕВ — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
<Лето 1898>

Многоуважаемый Коста!
Осенью прошлого года я, Иорам, односелец мой, священник Бигулов и двоюродный брат Ваш Лекси в числе других были приглашены на крестины ар-донским жителем Томаевым. Узнав, что Лекси — Ваш брат, полковник Хоранов всячески стал поносить Вас. Коста, уверял он окружавшую публику, вооружил Баталпашинскую администрацию против жителей Георгиевского селения и, не довольствуясь этим, приезжает в Ардон и другие населенные пункты Владикавказского округа с целью возмущать и возбуждать простой осетинский люд против генерала Каханова.
Будучи уверен, что он в данном случае бросал камушки и в мой огород, и вооруженный против него за присланное из Владикавказа насчет Вашего поведения в Ардоне [секретное] предписание, я заметил ему, что он несет ерунду и что Коста заставили приехать в Ардон обстоятельства, ничего обще-го с агитацией не имеющие.
Как на доказательство преступной цели Вашего приезда в Ардон он указал на то, что Вы не почти-ли его своим визитом. Я ему отпел, конечно, как следует, и, прижатый мною к стене, только мог делать, что кричать, что чрез два месяца он сошлет Коста туда, куда Макар телят не гонял. Вообще на Ваш счет он много болтал.
Между прочим, у него было сильное желание заставить меня высказаться против Каханова, но где ему, несчастному, меня подводить.
Случайно он завел речь об алдарах. Видя, что он обрушился на них со всею силою своего красноречия, о. Бигулов, обратившись к публике, заметил, что если алдары задирают нос кверху и смотрят на нас свысока, то в значительной степени в этом мы сами виноваты; мы сами, сказал Бигулов, позволили им так относиться к нам. Хоранов, занятый в это время своим собственным разговором, полагая, что Бигулов защищает алдаров, обратился к нему с таким вопросом: «А ты знаешь, кто была твоя жена?»
На просьбу Бигулова дать ему ответ на поставленный вопрос Хоранов выпалил такую возмутительную чушь: «Жена твоя — дочь тагаурского ешака; слышишь: она ешачка, а ты муж ее!»
На замечание Бигулова, что он этим оскорбляет память его покойной жены и унижает его священный сан, он преспокойно ответил ему, что он это прекрасно знает.
Бигулов не снес такого оскорбления и привлек Хоранова к судебной ответственности.
Видя, что положение его скверно и обвиняя меня в подстрекательстве Бигулова к подаче жалобы в суд, он употребил такой бессовестный маневр: донес Каханову, что будто на крестинах у Томаева я доказывал, что Каханов «ничего доброго, кроме зла, для осетин не сделал», а Бигулов якобы поддерживал меня.
Передавая письмо Хоранова епископу, Каханов просил его приказать Бигулову прекратить жалобу, в противном случае, говорит, я сам примусь за них обоих. Архиерей, думая, что я и Бигулов на самом деле учинили «преступную демонстрацию» против Каханова и боясь за Бигулова, приказал ему прекратить свою жалобу на Хоранова. Но когда Бигулов поехал во Владикавказ и подробно изложил суть дела архиерею, последний (он человек очень благородный и справедливый) взял свое слово назад.
Неизвестно, когда будет разбираться дело, но надеюсь, что этому мерзавцу достанется. Архиерей письмо Хоранова препроводил к Бигулову в Христианское селение с приказанием затем дать на него объяснение, а Бигулов снабдил меня надлежащим образом засвидетельствованною копиею с него. Копию с жалобой я препроводил к прокурору Окружного суда для привлечения Хоранова к уголовной ответственности за клевету в письме к Начальнику Терской обл., могущему повредить моей служебной карьере. О Каханове с моей стороны и речи не было, и если прокурор даст ход этому делу, то я надеюсь восторжествовать над красным колпаком. До подачи жалобы я представлялся Каханову, и он страшно угрожает мне и Бигулову в случае, если донос Хоранова подтвердится. Я, говорит, сделаю распоряжение о производстве дознания и в случае неблагоприятного исхода его для вас я буду, говорит, просить не здешнее начальство (с архиереем,» говорят, он в натянутых отношениях), а Обер-прокурора Св. Синода, чтобы он убрал нас обоих отсюда. Он, конечно, не знал, что обстоятельства вынудили меня еще раньше подать прошение о переводе, и после экзаменов буду переведен, если Хоранов и переводу моему…

 

43. А. Л. ХЕТАГУРОВУ
2 октября 1898 г. Пятигорск.

2 октября
98 г.
Дорогой Андухъапар!
Сейчас я совершил подлог и этим подвел тебя с присущим мне остроумием. Из Александровской больницы через наше сельское правление пришло в пятигорскую полицию требование взыскать с меня 34 р. с копейками за пребывание в больнице. Имея в кармане всего 12 р. 25 к., я очень смутился, но гений Хетага выручил меня: я, не моргнув глазом, заявил полицейской префектуре, что деньги эти уже уплачены моим братом, доктором А. Л. Хет<агуровым>, каковую отметку полиция и занесла куда следует. Пока эти бумаги пойдут через наше сельское правление в Питер, ты, конечно, сделаешь все, чтобы не дать правосудию уличить меня в предумышленной лжи. Пережил я за это время великое множество всякой всячины. Столкновение мое с Хорановым на ст. Дарг-Кох, вероятно, тебе уже известно. Дело Касабиева с ним будет разбираться 9 октября. Не знаю — ехать и мне присутствовать на нем или нет. В Пятигорске я нахожусь с 10 августа. Принял по совету доктора Ржакшинского (мой товарищ) 20 ванн теплосер<ной> воды с рассолом какого-то местного Тамбукинского озера. Каждая ванна обходилась мне 1 р. 20 к. Полость раны сильно выполнилась, но еще не вполне зажила. Болей никаких, хожу совершенно свободно и почти не хромаю. Общее состояние здоровья превосходное. Жру за пятерых. «Личико» мое приняло обычный свой матово-бронзовый цвет. И в довершение всего влюблен! Положение хуже губернаторского! Но не думай, что только это обстоятельство держит меня в Пятигорске. Я жду приезда управляющего Башкирова, чтобы переговорить с ним по поводу «Сезонного листка». Познакомился я здесь со всеми воротилами, которым я, видимо, понравился и которые хотят меня удержать здесь. Я поставил условием передачу мне заведования «Сезонным листком» и преобразование его в ежедневную газету. Окончательное решение вопроса будет зависеть от этого самого Башкирова. Приедет он, вероятно, на этой или следующей неделе. Результат сообщу. Почему не печатается моя статья в «Пет<ербургских> вед<омостях>»? Что сталось с «Бульвар<ным> инцид<ентом>»? Ради Бога, не злись! Невменяемость влюбленных ты хорошо знаешь по себе.
Твой Коста.
Привет всем помнящим меня твоим согражданам, а главное — согражданкам.
Адрес до 15 октября: Пятигорск, номера Тупикова, а после пиши на имя священника о. Александра Цаликова для передачи мне.

Адрес: В С.-Петербург.
Е В Б Александру Левановичу Хетагурову
Николаевская, 4-5.

44. А. А. ЦАЛИКОВОЙ
6 декабря 1898 г. Пятигорск.

Остается всего несколько дней до моего отъезда. А между нами еще так много недоговоренного… Уехать в том мучительном неведении, в каком я нахожусь по настоящее время, было бы настолько тяжело, что я просто-таки боюсь угадывать, к каким последствиям оно может повести меня…
«Зачем мы встретились…» Вы помните, как политично выселил меня во Владикавказе из вашего дома один наш общий приятель. «Рагæй мын «ацу» дæ цæстæнгас дзуры», обращался я к Вам в своем прощальном «Хæрзбон», за день до ухода… «Один, опять один, без призрака родного»,— с отчаянным рыданьем вырвалось из груди моей, когда я, как сумасшедший, метался всю первую ночь в своей новой квартире у Червинской. Затем я был выслан из Владикавказа… Попал в трущобы Карачаевских гор, на серебро-свинцовый рудник… «Бестрепетно, гордо стоит на откосе джук-тур круторогий в зас-тывших снегах»,— старался я передать свое чувство, действительно, как тур, скитаясь по неприступным скалам центрального Карачая… Я не выдержал и написал Вам письмо… вероятно, очень дикое, смешное… «Я еще хочу пожить на свободе… я только что окончила гимназию»,— в такой необыкновенно деликатной форме передал мне Ваш отказ Гаго… И я его не понял… Я тайком поехал во Владикавказ и в самой грубой форме поставил вопрос ребром; ответ был тот же, почти в тех же выражениях, но только более внушительный… «Тяжело… как тюрьма, жизнь постыла»,— застонал я тогда от невыносимой боли… «Иссякла мысль, тускнеют очи»…— плакался я в другом стихотворении и т.д. Вообще все мои стихи того периода отличаются особенно мрачным тоном… Смерть отца окончательно потрясла мои нервы… Я почувствовал себя совершенно одиноким во всем огромном мире… Вначале меня обуяло чувство полнейшего отчаяния, затем я несколько овладел собой и стал рассуждать… Положение мое было совершенно исключительное. У меня во всем мире не оставалось ни одной паутинки, которая могла бы хоть на секунду удержать меня от любого рокового шага… Я был в самом широком смысле свободным делать все, что могла подсказать мне моя совесть. Какое великолепие! Ведь это высший человеческий идеал. Но, Боже мой!.. Какая это головокружительная высота! Какую бездну раскрывает она под ногами! Даже сам «царь познанья и свободы», печальный изгнанник рая, не выдержал ее чрезмерного величия… Нет, не надо такой свободы! Она свыше сил человеческих. Не надо! Я не могу жить без привязанности, без божества… «В грядущем все. Не надо счастья! Я не привык, я не хочу. Один лишь миг, лишь звук участья,— за них я жизнью заплачу!» Я найду себе дело и предмет поклонения. Раз мечта о личном счастье так беспощадно обманула меня,— я сумею отвязаться от нее навсегда, убить ее окончательно,— так я стал рассуждать, когда припадок отчаяния и ужаса заметно стал ослабевать. «Благодарю тебя за искреннее слово» — обращался я тогда и к Вам:
«Прости, прости навек! Отвергнутый тобой, я посох и суму благословляю снова, благословляю жизнь, свободу и покой». «Начну по-прежнему я странствовать по миру,— закончил я стихотворение,— Молиться и любить, любя страдать за всех»… Да, за всех! Это поставил я себе тогда целью жизни. Воодушевление мое, казалось, не имело границ… «Я не пророк,— заявил я гордо с непоколебимой верой в святость принятой мною на себя миссии.— В бесплодную пустыню я не бегу от клеветы и зла»… «Весь мир — мой храм, любовь — моя святыня, вселенная — отечество мое!» — закончил я стихотворение.
Я переехал в Ставрополь… Трудно себе представить, с какой горячностью я отдался там самой разнообразной общественной деятельности… Но, увы! Ни газета, каждую строку которой я переживал, казалось, всеми фибрами души, ни живопись, которой я увлекаюсь всегда до изнеможения, ни всевозможные благотворительные, научные и артистические учреждения и собрания, в которых я принимал всегда самое лихорадочное участие, ни балы, ни пикники, ни кутежи — ничто не могло заслонить от меня дорогого видения. Я опять стал хандрить. Временами я даже навязывал себе злорадную идею жениться на первой попавшейся Аграфене или Матрене и, создав себе самую мелочную, мещанскую жизнь, хоть этим отравить мучительно сладкую мечту о новой встрече с Вами… К счастью, эти болезненные припадки были всегда мимолетны, и я с негодованием клеймил их в себе. «Прими меня»,— обращался я с горячим раскаянием к «любимой подруге заветных дум»,— «И эта мысль позорная о счастье мещанском, верь, сегодня же умрет!» И она действительно умирала, и я еще с большим увлечением отдавался своей заветной мечте, как морфинист — своей сладострастной отраве. «Не верь, что я забыл родные наши горы»,— вырвалось опять из моей пылавшей груди. И Вы, кажется, отлично поняли, к кому относилось это стихотворение. Вскоре я узнал, что Вы невеста. Это событие вызвало ряд стихотворений самых разноречивых, не чуждых горечи и даже озлобления… Упоминать о них не стоит, укажу только на два стиха более спокойного характера. Это «Утес» и «О чем жалеть». Весною прошлого года я уехал в Петербург рассеяться. Вернулся я через два месяца еще более развинченным, больным. Заболел я серьезно. Ну, думал я, наконец-то само провидение указывает мне надлежащий исход… 18 июля я с полным равнодушием разлегся на своем рабочем столе и заснул под хлороформом. Проснулся я уже на кровати забинтованным, при веселых остротах производивших операцию четырех врачей. Жив, значит — не то, не так решила судьба.
Я еще не мог вставать с постели, как приехавший из Владикавказа осетин сообщил мне, что молодой офицер Дз<ахсоров> безнадежен, что за ним в Кисловодск поехали родственники… рассказал он мне при этом и его предшествовавшую историю…
Нет надобности уверять Вас, как глубоко опечалило меня это известие и как мучительно хотелось мне разделить с Вами Ваше горе… Но я не посмел сделать Вам ни единого намека на то… О трагическом исходе болезни Дз<ахсорова> я узнал уже в петербургской больнице, когда после второй операции и сам я почти не подавал надежды на выздоровление. Развязка поистине трагическая! Вы, как живая, стояли неотлучно предо мной, полная неисчерпаемой скорби и молодого отчаяния… С какой готовностью я отдал бы тогда висевшую на волоске свою жизнь, чтобы сказать Вам хоть одно слово утешения… Но я не смел… Да имел ли право?
Десять месяцев отчаянной борьбы изнуренного организма со смертью и невообразимые ужасы, ежечасно наблюдаемые в продолжение 7 месяцев в огромной больнице для чернорабочих, развинтили мои нервы до того, что для меня становилось необходимым провести лето как можно покойнее, да и рана требовала еще очень внимательного ухода… Мне советовали ехать в Крым, в Одессу или в Кисловодск. Больше всего меня тянуло в Кисловодск, поближе к Вам. Но мысль о встрече с Вами пугала меня, и я решил провести лето во Владикавказе, в обществе Шредерс… И влопался! Мое «инкогнито» полетело к черту… Я очутился лицом к лицу с Вами… Только Бог и мое сердце знают, какие чудовищные усилия я делал за все эти последние пять месяцев, чтобы затушить все более и более разгоравшийся в груди моей пожар… Но Вам самим отлично известно, как плохо мне это удавалось. И вот я снова весь перед Вами — безумный, жалкий, беспомощный… О, если бы Бог не наделил меня рассудком, так назойливо контролирующим все,— я, быть может, был бы счастливейшим из смертных. Я любил бы тогда весь мир истинно христианской любовью без строгого различия дурного и хорошего, без противления злу и без мысли о вознаграждении на земле. Не всматривался бы я в окружающее, не изучал бы и себя, а только бы блаженно улыбался, так велика во мне любовь ко всему мирозданию, ко всем творениям Бога. Но вот горе — рассудок. На каждом почти шагу он становится в прямое противоречие с лучшими порывами нашего сердца и вносит в жизнь такую дисгармонию, от которой волосы становятся дыбом и ногти синеют. Еще большее горе, когда рассудок начинает колебаться под напором больной фантазии и низменных страстей: оно неизбежно приводит к роковой развязке. Мое горе — горе совсем особого рода: общественно-социальное мое положение настолько «шатко», что всякая попытка связать с своею судьбою судьбу другого живого мыслящего существа — «безумие». Мои жизненные задачи, мои требования и принципы так своеобразны, «непрактичны и химеричны» что навязывать их питомцу существующего теперь порядка — «жестоко», «бесчеловечно».
Чего же я хочу? Зачем я, «рак с клешней», лезу туда, куда и конь с копытом?
— Да ведь я люблю, люблю сильнее, чем сорок тысяч братьев,— отвечаю я на эти доводы руководящей современною жизнью мудрости.— Я люблю и потому хочу, потому требую, чтобы это любимое существо было безраздельно со мною, хочу ежечасно, ежесекундно наслаждаться его созерцанием, упиваться дыханьем его уст, беззаветно отдавать ему каждое мгновенье моей жизни… Хочу, требую…— Постой, постой! что же эти все мгновенья твоей жизни дадут твоему любимому существу взамен дыханья его уст? — Что? Как что?! Любовь, мою горячую, неизменную любовь.— Это мы слышали… Еще, еще что? — Еще честный труд, еще благородные стремления, еще заботы о меньшем брате, униженном и оскорбленном, еще живопись, музыку, поэзию…— А дети? А безработица, болезнь, нищета? Ха-ха-ха! — Да, и это бывает, но ведь существо, которое я люблю, не такое, как большинство… Оно живет такими же мыслями, как я, лелеет те же принципы, стремится к достижению тех же идеалов… Бедность нам не страшна, потому что интеллигентный труд двух добросовестных работников всегда найдет спрос и соответствующее вознаграждение. Если Бог захочет наградить нас детьми, то забота о них сделается для нас высшим наслаждением, и мы всегда сумеем воспитать из них трудолюбивых работников и честных граждан. А от более крайних случайностей никто никогда не гарантирован. — Но так рассуждаешь ты, а она? — И она так. — Ты это знаешь? Уверен ты в этом? — Знаю! уверен! Иначе я разве мог бы ее так безгранично любить!
— Да-а! Ну, тогда скатертью дорога! — говорит мне уже мой рассудок… И я, очертя голову, как школьник, готов бываю тогда броситься к Вашим ногам и покрыть их поцелуями.. И как непоколебимо верю я тогда в наше счастье! Как поразительно ясно вижу тогда, что каждый из нас создан только друг для друга, что, как Вы только со мною, так и я только с Вами можем осуществить ту величайшую гармонию в жизни, освященную всеми религиями, к которой все человечество с такой неослабной энергией стремится десятки тысячелетий… Что это? Бред, безумие, продукт больной фантазии или истина, та именно истина, которая только и дает жизнь и счастье?
Давайте, дорогая, решим этот вопрос! Давайте разрубим наш гордиев узел. Откройте и Вы мне так же прямо и смело Ваши чувства, мысли и колебания.
Клянусь Вам, какою бы горькою ни была поведанная Вами правда, она, кроме глубокой признательности, не вызовет во мне и малейшей тени неудовольствия… Поверьте мне,— я далек от заблуждения. Ни молодостью, ни красотой, ни богатством, ни блестящей карьерой — не отметила меня судьба. Бедный поденщик-осетин, если я и осмеливаюсь делать этот рискованный шаг, то только потому, что я так несказанно, так безгранично люблю Вас, такую же бедную труженицу-осетинку.
«Теперь я Ваш»… Казните, но прежде обдумайте все как можно обстоятельнее. Соединить свою судьбу с моей можно только при непременной солидарности и с моим образом мыслей, стремлений и действий, а главное, при наличности любви хоть в одну сотую долю той, какою переполнена грудь везде и неизменно Вашего неисправимого Коста.
9 декабря.
До сих пор у меня не хватало смелости передать Вам эту «докладную записку». Сегодня я вручу ее во что бы то ни стало. Если Вы не сочтете нужным или удобным ответить мне, пока я здесь, то я во всяком случае буду ожидать Вашего письма до 20-го декабря в Ставрополе. Адрес: в редакцию «Северного Кавказа».

 

1899

45. Г. В. БАЕВ — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
<Первые числа года>

Коста!
Ура! «У?лм?рдты» цензура утвердила целиком. Так что сборник выйдет не тощим, а полненьким! Денег пока собрал рублей 40. Написал многим, но пока ни гугу!.. Сам работаю над своим банком, будущим отцом иронской кооперации. Дело идет. Печатаю проект устава. Каржинцы и даргкохцы ассигновали по 1200 р. и прислали приговора об устройстве банков. Просят выслать устав. Это для меня подарок к Новому году!..
Если можешь, пришли на имя Шувалова Зино-в<ия> Ив<ановича> рублей 20, а то у него сейчас всего не более 25 р. В Дарг-Кохе Маркозов собрал, говорят, для этого дела 15 р., я еще не получил, да в Ольгинском собрано столько же. Цензором был мой друг, академик Пора Джиоев. Коченова я просил прочитать.
Что молчишь!
Твой Гаппо.
Управляющий будущим Союзом осетинских банков.

46. А. Л. ХЕТАГУРОВУ
8 февраля 1899 г. Пятигорск
8 февр.
99 г.

И письмо генерала Цаликова, и личная беседа приехавшего ко мне из Владикавказа Гаппо Баева передают мне за достоверное, что Кахановым дос-тигнуто соглашение министров военного и внутренних дел относительно выселения меня из пределов Кавказского края — куда? На какой срок? — этого не говорят. Что делать? Что предпринять? — Я совершенно теряю голову. Никаких преступлений я за собой не знаю, никакой агитацией я не занимался, если не считать моего сотрудничества в газетах. Ведь это возмутительнейший произвол! Цы фестут, Гуыбаты тыхджын азнауритæ? Уæ цæхæрцæст хæрæфырты уын æнæхæлаф гадздзайы фырттæ къабæзтæ кæнынц.
Если мне будет предоставлено право выбора местожительства во внутренних губерниях России, то какой город предпочесть? Да хорошо, если бы какой-нибудь университетский город — Киев, Харьков, Одесса — или хотя бы просто губернский, а как запрут в какой-нибудь уездный городишко, откуда хоть три года скачи — ни до какого государства не доскачешь, что тогда? Ложись и помирай! Какой я там могу иметь заработок! Если Василия это письмо застанет еще в Петербурге, то пусть заедет на обратном пути в Пятигорск. Мы бы все-таки лично перетолковали о чем-нибудь. Поймите же, что у меня во всем огромном мире нет никого ближе вас.
Привет всей осетинской колонии. Откликнись, Ахъа!
Рана моя закрылась, рубец величиною с воробьиное яйцо. Хожу, чуть прихрамывая. Болей вокруг рубца почти никаких.
Ваш Коста.
Адрес: Пятигорск. К. Л. X.
Лидии Николаевне, Ольге Ивановне, Наталье Ивановне, Лише и вообще всем дамам и девицам столицы особенно низкий поклон и горячий привет!

 

 

 

47. С. Т. МЕТЛИН — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
28 февраля 1899 г. Устъ-Лабинская

28 февраля 1899 г.
ст. Усть-Лабинская, Куб. об.

Любезнейший Коста!
Простите, что называю Вас по имени, ………………………….. так, как привык слышать, еще служа <в> Ардонском 2-х классном училище. Да и отчества Вашего не знаю, за что прошу извинить меня. В Терской об<ласти> я прослужил без малого 6 л<ет>; только год, как перешел сюда. Зная Вас с той стороны, что Вы горячо относитесь ко всяким злоупотреблениям в общественной жизни, проделаемым станичными заправилами, стараетесь путем печати искоренить всякое зло, особенно если оно сильно вредит народному просвещению, я прибегаю к Вам с покорней-шей просьбой. Прилагаемый при сем раешник, будьте любезны, просмотрите и поместите в «Северном Кавказе», который Вы, как я слышал, ре-дактируете.
Изложенное в нем относится к деятельности нового атамана ст. Усть-Лабинской, сотника Захарова, который является прямо-таки врагом школы, и, следовательно, и моим.
В раешнике — все факты; я могу подтвердить их документами на случай надобности. Сотник Захаров дал слово «выжить меня из Усть-Лабы» за корреспонденцию, которую поместили в «Кубанских ведомостях».
… каждом шагу делает пакости, пользуясь правом сильного. Недавно он, на … атам. Екатеринодарского отдела объ … по поводу корреспонденции, сделал следу… … вместо объяс-ения, написал рапорт …
отд., в котором поместил пасквиль… …ясь частной жизни моей; сделал с целью очернить меня пред Атаманом Отдела и пред дирекцией. В рапорте этом почти одна ложь. Я первый раз встречаю такого офицера, способного делать лживые доносы. Впрочем, об этом после расскажу, когда будет возможность для Вас выслушать меня.
Могу ли я присылать корреспонденцию прямо на Ваше имя? Сообщите — на ответ прилагаю марку.
О судьбе раешника также будьте добры писните. Как дело Цаголова? Есть ли надежда ему оправдаться пред судом Сената?
Желаю Вам всего, всего хорошего.
Ваш покорнейший и преданный слуга
Ст. Тим. Метлин.
Учитель Устьлабинского «Александровского» 2х-классного училища Министерства Народного Просвещения.

 

48. Е. А. ЦАЛИКОВОЙ
9 марта 1899 г. Петербург.

9 марта
99 г.

Как я ни старался, добрейшая Елена Александровна, уберечь свой кошелек от влияния петербургского климата, но мне это не удалось,— в первую же неделю он зачах и отощал. Ввиду этого с очень большим конфузом прибегаю к Вашему великодушию и слезно молю Вас выслать мне «добавочных» хоть 50 р … По делу моему до сих пор не выяснилось ничего; очень вероятно только, что мне устроят с Голицыным свидание на почве, чуждой чопорной официальности… Стараются, конечно, женщины во главе с одной очень влиятельной фрейлиной. Повезли меня к ней на дом, познакомили, и я, грациозно усевшись в ее будуаре на позолоченное кресло, делая ей глазки, поведал ей с восточным красноречием всю свою печальную повесть… Ахам, охам, закатываниям глаз, нервным движениям рук, ног, плечи т.д. не было конца… Я был в восторге от впечатления, произведенного моим рассказом, и уже заранее торжествовал победу над Кахановым… На другой день я отвез ей копии сенатских указов. Вчера она была у Голицына, но не застала его. Голицын, узнав, что в его отсутствие была у него моя патронесса, немедленно командировал к ней своего чиновника особых поручений кн. Куракина. Последнему она и выложила все, рекомендуя меня как своего старого знакомого, известного ей за самого скромного и благонамеренного еще со времени бытности моей в Академии. Куракин, хорошо и сам знакомый, как оказывается, с моей кахановщиной, сегодня должен был обо всем доложить его сиятельству. Сейчас уже 1/2 5-го вечера, но мне пока ничего не сообщили о результатах доклада Куракина. Другие разведки идут в министерстве внутр<енних> дел… О них совсем еще ничего не могу сказать. Познакомился я и с редактором «Пет<ербургских> Вед<омостей>» кн. Ухтомским — милейший господин, прост, умен, молод, красив, брюнет и, кажется, холостой. Очень извинялся и уверил меня, что статья моя уже в типографии и что на днях мне пришлют корректуру. Просит сотрудничать всегда. Приглашают меня и «Новости». Башкиров с молодой женой уехал за границу,— я его уже не застал здесь. Передайте мой сердечный привет…
Хотел отделаться общим поклоном, не называя имени и отчества, но вспомнил, что я должен горячо поблагодарить Марью Петровну и Михаила Анзельмовича за великое удовольствие, доставленное мне знакомством с их сибиряками,— дивные люди! Передайте же им особо мой горячий привет и большущее спасибо. Никак не могу добраться до цензурного комитета и навести справки о судьбе моей бедной «Дуни». Картинных выставок открыто здесь видимо-невидимо… Скитаюсь по ним до одурения, пока прислуга, перед тем, как запереть выставку, не берет меня за шиворот и, как загипнотизированного, не спускает с лестницы… В общем, выдающихся произведений нет ни одного, все больше посредственность, немало и слабых и прямо даже безобразных… Ни в одном театре еще не был… Итак, до скорого свидания! Передайте же всем не забывшим о моем существовании мой душевный привет с глубоким реверансом. Да, вот что. Так как времени осталось мало до окончания моего отпуска, то Вы, на всякий случай, деньги переведите по телеграфу. На почте Вас научат, как это надо сделать. Адрес мой: СПб., Николаевская, 4. К. X. Это я прошу на тот случай, что я могу покончить свои дела так, чтобы числа 20-го выехать, а перевод денег письмом по почте может не успеть к тому времени.
Adiieu!
Тороплюсь на вокзал. Провожаем на Кавказ Гиоева, да, кстати, опущу и письмо в почтовый вагон. Будьте здоровы.
Ваш Коста.
Адрес: В г. Пятигорск, Терской обл.
Е В Б Елене Александровне Цаликовой.
Эмировская ул., д. Сеферова.

49. Е. А. ЦАЛИКОВОЙ
10 марта 1899 г. Петербург

10 марта
99 г.

Спешу исправить свою глупость… Вчера я Вам написал трогательнейшую челобитную и отнес ее на Николаевский вокзал, чтобы отправить ее с курьерским поездом, для большей, значит, скорости. В поезде не оказалось почтового вагона, и я письмо передал инженеру Гиоеву, выезжавшему с этим поездом, чтобы он на ст. Минеральные Воды опустил его в почтовый ящик. Теперь я спохватился и стал очень сомневаться, что Гиоев не забудет исполнить моей просьбы и не завезет мое письмо в Тифлис или в Кагызман… Тогда, конечно, Вы его получите только недели через две, что совершенно не входит в мои расчеты. Излагать все содержание вчерашнего письма нет необходимости, так как Вы его рано или поздно все равно получите, но существенную часть его я спешу всепокорнейше довести до сведения Вашего таубийского сиятельства. Робко докладывал я Вам, что, несмотря на мои старания уберечь свой кошелек от влияния петербургского климата, мне это не удалось, и он в первую же неделю зачах и отощал. Поэтому я слезно просил Вас выслать мне «добавочных>> рублей 50. Перевод лучше сделать по телеграфу, т.к. почтой он может запоздать и задержать меня здесь непроизводительно еще на несколько дней. На почте Вас научат, как делается перевод телеграммой. Адрес я уже Вам сообщал: «СПб. Николаевская 4, К. X.».
Посылал я письмо и нашему Ивану (дворнику Борисовского), чтобы он всякий пакет на мое имя приносил к Вам, но насколько точно он исполняет это,— не знаю. Нельзя ли командировать к нему Темырхъан’а или Пашу и напомнить ему об этом. После проводов Гиоева (были Абациевы, Казбек и я с Андухъапар’ом) меня Джамболат затащил к себе. За бутылкой вина разговор наш принял довольно откровенный характер, и он мне сообщил, что Хоранов от него не скрыл, что он выехал на Дарг-Кох специально затем, чтобы побить или убить меня, но когда «я увидел его таким больным, жалким, то рука не поднялась на него». (Это слова Хоранова). О присутствии Юлианы и Анны Александровны и вообще каких-либо свидетелей он не упоминал.
Привет и низкий поклон всем.
Ваш Коста.
Адрес: В Пятигорск, Терской обл.
Е В Б Елене Александровне Цаликовой
(Эмировская ул., д. Сеферова).

 

50. Ю. А. ЦАЛИКОВОЙ
13 марта 1899 г. Петербург.

13 марта
99 г.

Фини ля комеди! — как говорят французы,—
Фини! — приходится и мне теперь сказать,
Хоть и не следует в устах кавказской музы
Французские слова в речь русскую мешать.

Фини ля комеди… да, фини! Черт знает что! Пенза! Хоть бы Тула или Калуга,— все бы веселее,— пел бы себе: «Тула — родина моя!» а то Пенза! — фи!.. Да, фини!! Кн. Голицын не пожелал даже видеть меня,— не принял!..
Сегодня он через своего чиновника особых поручений кн. Куракина (все ведь князья!) объявил моей патронессе — фрейлине, что он теперь ничего не может сделать… Вопрос, говорит, решен в совете (при главноначальствующем), и он не имеет права отменять постановления совета, и сам он здесь не при чем… «За что ж его, за что?» — О!!! Очень много, очень много доводов и неопровержимых доказательств его агитации против правительства и администрации… О, очень много!..— с пафосом заявил кн. Куракин на вопрос моей патронессы. — «Какие же, какие доказательства?» — О-о-о!!! Очень много!!! Ему никак невозможно помочь…
Врут, оба князя врут! Постановления совета главноначальствующий может и утвердить, и изменить, и отменить. Он просто, чтобы отвязаться от Каханова, подмахнул свою подпись на протоколе совета и теперь, конечно, ему уже неудобно взять ее назад. Формальность соблюдена вполне, так что и обжаловать их решение некуда. Когда я упомянул о прошении на высоч<айшее> имя, то сама фрейлина заявила решительно, что прошение все равно не дойдет до него и на него ответят отказом без его ведома… В Сенат… опять в Сенат?.. Но, кажется, состоявшееся в таком порядке постановление главноначальствующего не подлежит никакой кассации.
Спросим юристов, послушаем, что скажут, а пока я все-таки твердо верю, что «если Бог не выдаст,— свинья не съест».
Сейчас почтальон принес 4 простых и два зак<азных> письма… По конвертам и почеркам на них я уже узнал, какое от кого. Прежде всех распечатал, конечно, Ваше. Батюшки! — цветы… Ну, думаю: «маргариновые»… Читаю… Нет, не могу понять… не разберу,— настоящие или маргариновые.
Удивительнейший у Вас талант, Юлиана Александровна! Но и на этом большое спасибо! Отцу передайте, чтобы он бросил всякое электричество. Вот приеду и вылечу его тицовским вином, а то выдумали электричество! пхе!.. Если Елена Александровна получила мое первое письмо, то Марья Петровна, вероятно, уже знает о чувствах, какие я питаю к ней даже в этом далеком, противном и холодном (temp. 12—20° мороза) Вавилоне. Передайте их ей и Вы, только, смотрите, не обожгитесь… Случай с Салам-Гиреем меня очень интересует, но теперь, если бы Елена Александровна и изменила своей скупости на беседы со мной, то и тогда, все равно, ее письмо уже не застало бы меня в Петербурге. Потерплю ужо до первых минут нашей скорой встречи… Забыл вставить «приятной», хотя в этом и само собой не может быть сомнения.
Учителя Вашего мне очень жаль… Посоветуйте ему скорее поправиться и ехать со мною в Пензу,— охота поступать в монастырь! Лидии Иакинфовне я нежно жму ручку, закатываю свои глазки и вкрадчиво-сладко пою: «Он далеко, он не узнает, не оценит тоски твоей!..» Барону желаю блестящего успеха в ролях a 1а Ромео, Зибеля и т.п. Джетагазу и Салам-Гирею пропойте Сосейы зар?г: «Ой, Сосе! Хæрисæй, дам, цæвæджы хъæр нал хъуысы… Ой, Сосе! Фæдисæй, дам, дæлæджы хъæр нал хъуысы».
Дауту передайте, что Дзамболат очень беспокоится о нем и очень недоволен, что мало сведений дает ему о себе… йæ зæрдæ та йæм цæмæйдæр æхсайы… Что сталось с Антониной Карловной? Успокойте ее — я опять вернулся на путь праведный,— и попросите, чтобы заготовила побольше рекомендательных писем в Пензу. «Кто, мол, старое вспомянет, тому глаз вон»…
Статья моя о неурядицах на Северном Кавказе уже набирается. Сегодня мне прислали корректуру— она будет для Каханова ничуть не слаже, чем для меня Пенза. Хочу воспользоваться личным знакомством кн. Ухтомского с царем и рассказать ему о своей истории, авось он доведет ее до его сведения. На днях я стал переписывать (С пропусками) одно заграничное издание — удивительный документ о деятельности рус<ского> духовного ведомства и особенно грузинских экзархов — ахнете, когда будете читать. Издание нигде нельзя купить. Вот бы показать вашему соборному ареопагу! Однако я Вас слишком балую.
На Ваше дипломатическое письмо с «маргариновыми» цветами в три страницы я Вам отвечаю восемью страницами, полными живейшего интереса, признаниями и сведениями. Будет! Фини ля комеди! Будьте здоровы, веселы, счастливы и не забывайте душевно преданного Вам Коста.

 

1900

102. Ю. А. ЦАЛИКОВОЙ
1 января 1900 г. Херсон
1 янв.
1900 г.

С Новым годом, драгоценнейшая Юлиана Александровна!
Так как это письмо Вы получите после Крещения, то думаю, что Вы не огорчитесь, когда узнаете подробности положения моего дела по телеграмме Голицына. Точную копию телеграммы я сообщил Вашей сестре во Владикавказ, а теперь Вам воспроизведу ее по памяти, так как оригинал находится у губернатора. «Вместе с сим князем Голицыным сообщено главноуправляющему  заключение о неимении ничего против того, чтобы вы (я!) жили в Терской области, но без права проживания во Владикавказе и Владикавказском округе». Я попробовал позавчера — не отпустит ли меня здешняя власть по этой телеграмме. Полицейыейстер, конечно, не взял на себя такую ответственность и посоветовал обратиться к губернатору. Я телеграмму передал правителю канцелярии губернатора; он обещал доложить и с своей стороны повлиять… результат сообщит через полицеймейстера. Вчера еще не было ответа, а сегодня по случаю Нового года я уж и не ходил справляться, да и полицеймейстер обещал сейчас же, как получится ответ, прислать за мной… Да и губернатор отменный формалист, так что пока из Петербурга не придет соответствующий приказ, до тех пор, наверно, буду сидеть в Херсоне. Продолжится это, по словам полицеймейстера, самое большее месяц. Во всяком случае теперь дело только в небольшом времени, и это меня нисколько не беспокоит ввиду, во-первых, того, что решение Голицына, несомненно, будет и решением канцелярии по приему прошений на высочайшее имя. И ограничение в праве жить во Владикавказе и Владикавказском округе — мне даже полезно и продолжится не больше определенного, 3-годичного срока. Второе, теперь навигации нет по Днепру, и мне до Николаева при страшных морозах и неустанном ветре пришлось бы ехать 60 верст на лошадях, без шубы — это довольно-таки боязно. А через месяц, если Днепр и не вскроется, то все-таки будет теплее ехать на лошадях. За это время я еще заработаю несколько червонцев на станционные пирожки и рюмочки. А самое главное то, что с момента получения телеграммы Голицына состояние духа так резко изменилось, что сам себя не узнаю,— ну просто запрыгал козлом. Было 1/2 первого ночи. Телеграмма застала меня за минорным письмом к Вашей сестре во Владикавказ. Не успел я дочитать ей «нотацию», что она под самый Новый год покидает дом и «полный священного трепета миг вступления в новый год» переживает не в «тесном круге обожающей ее семьи», как принесли телеграмму… Я списал ей копию и кое-как докончил письмо… Оделся, чуть не рысью добежал до почты и сдал две телеграммы — Вам и Андукапару; опустил и письмо. С тех пор я перестал чувствовать под собой тротуары херсонские. Да ведь Вы только подумайте, какая любезность со стороны Голицына сообщить мне свое заключение телеграммой!.. Это самый дорогой новогодний подарок! А как я встречал Новый год!.. Был в самом что ни на есть ударе… Тост мой перед наступлением полночи в опровержение поговорки: «Все друзья-приятели до черного лишь дня» — заставил всех перецеловаться. Тост с Новым годом произнес сам Тимч<инский>. Шампанское лилось рекой… Танцевал, да как! — до половины 3-го часа. Была, конечно, и лезгинка. Написал сегодня и Борисовскому, что если его квартира свободна, не могу ли ее занять опять и с вокзала приехать прямо к ним? Мне бы очень хотелось застать там Башкирова. Он на три месяца уезжает за границу осмотреть курорты. Если считать его отпуск до 1-го мая, то он должен уехать в начале февраля, а то и в конце января, и я его как будто не застану… Но и это ничего! Зато я пойду к памятнику Лермонтова и продекламирую то стих<отворение>, которое я написал на его открытке. Оно не было напечатано, а между тем довольно интересное. Представьте меня у памятника в торжественной позе декламирующим бархатным баритоном:
Торжествуй, дорогая отчизна моя…
и т.д..
До скорого свидания! Постарайтесь выработать получше программу встречи.
Ваш Коста.
Сейчас получил письмо от Варвары Григорьевны.
Александра крепко обнимаю. Елене Александровне пошлю новогодний подарок, а Вите премию,  как только откроет свой выбор. Если Сеня у Вас, то и ему, и 3-й ученице и всем вам гуртом горячий привет и лучшие пожелания.

 

103. А. Л. ХЕТАГУРОВУ
3 января 1900 г. Херсон
2 йанвары,
1900 аз.

Хæдзаронтæ, хæдзаронтæ!
Фæцæуынц уæм мæ барджытæ,
Фæхæссынц уын мæ арфæтæ!..
Хæдзаронтæ, хæдзаронтæ!
Уæ алаз уыл хорзæй цæуа!
Уæ фидæн абон хорзæй фенат!
Уæ лæг ус ракура,
Йæ ус тыр ныййара,
Йæ фырт саг амара,
Уæ басылы къух мæн фæуа!

Нæуæгбоны хуыздæр амондджын чи фæци, уый æмбал дæу дæр Хетæджы Уасджырджы фæкæнæд! Мæнæн тынг хорз лæвар ракодта. Калакмæ мæ те-леграм арвитынæй раст йæ дæсæм бон мыл йæ дзуапп сæмбæлдис,— уый диссаг нæу!? Фæлæ Хетæджы Уасджырджыйæн диссаг ницы ис… Ацы сахат телеграм губернийы хицаумæ ис, фæлæ йын æз йæ ныхæстæ афтæ дæр зонын. «Вместе с сим князем Голицыным дано заключение главноуправляющему (канцелярией по приему пр<ошений> на в<ысочайшее> и<мя>) о неимении ничего против того, чтобы вы (я!!!) жили в Терской области, но без права проживания во Владикавказе и Владикавказском округе. Генерал Белявский».
Гъафтæ, гъе, мæ хур,— диссæгтæй диссагдæр куыд нæ уыдаид ахæм хабар, йæ къæдзил ма йын куы нæ фæкъуда кодтаид, уæд. Но это ограничение мне даже полезно и продолжится оно, вероятно, не больше назначенного мне последнего 3-годичного срока, из которого я уже откатал 8 месяцев. Жаль только, что в горы с тобой за это время не попаду. К губернатору депеша попала по совету полицеймейстера — может быть, говорит, он согласится отпустить вас раньше получения из Петербурга распоряжения… Телеграмма была ему передана 31 -го д<екабря> через правителя канцелярии, который обещал «повлиять» и сообщить результат через полицеймейстера. До сих пор нет ответа. Во всяком случае, по словам того же полицеймейстера, бумага прибудет из Петербурга не позже месяца, так как «такие дела не задерживаются и идут не в очередь». Ожидание это меня нисколько не беспокоит, так как за прекращением навигации до Николаева приходится на лошадях ехать 60 верст, а это при ужасном холоде и постоянном ветре в степи довольно-таки боязно,— не имея шубы. Да и расположение духа теперь так приподнято, что я и не замечу, как пролетит месяц, а может быть, и 2-3 недели только… В «С.-Петербургские Ведомости» я вдогонку послал небольшую вставку из «Казбека». Надо принять все меры, чтобы скорее напечатали, и вообще попроси и Сафонова, и Грекова, чтобы и они заговорили об этом вопросе  жизни и смерти для наших горцев. Я тебе, кажется, не писал, что Хоранова мирОвой судья приговорил за священника Бигулова к 10 дн<ям> ареста, а мировой съезд — к 20 дням. Жена председателя этого съезда Шредерс — мой приятель — она пишет, что Толстова очень хвалят, что он не давит туземцев и грабежи несколько стихли и что он теперь за просвещение туземцев… Вот тебе все новости… а теперь прочитай опять «Хæдзаронтæ» и обрати особенное внимание на 7-ю строку. Будь здоров.
Твой Коста. Привет душевный Лидии Николаевне, Магомету, Лише, Ольге Ивановне, Федору Константиновичу, Печерину и всей нашей осетинской колонии.
Адрес: С.-Петербург.
Е В Р Александру Левановичу Хетагурову.
Николаевская, 4.

 

 

104. Ю. А. ЦАЛИКОВОЙ
14 января 1900 г. Херсон
14 янв.
1900 г.

Ну-с, милейшая Юлиана Александровна! — вы там себе ждите меня, а я здесь закутил так, что ничего знать не знаю! Вот только Ваше письмо меня смутило да сегодняшняя погода… Хоть в арбе, а поехал бы тотчас по прочтении Вашего письма. Так нет! Нельзя, говорят, подожди, и надо ждать. Я уже не выдержал и вчера написал княгине Сона, чтобы она поторопила «их». Хотел бы я заглянуть к Вам одним глазком, когда Вы читали телеграмму, хотя я из Вашего изображения этой сцены живо представляю ее себе. Елена Ал<ександровна> удивительно верна осталась себе — если бы ей попалась пятирублевка, она и ту сунула бы в кулак телег<рафно-му> разносчику. Вот это я люблю, vivat! Если Вы не преувеличиваете и действительно речь шла обо мне до «резкого звонка», то, знаете,— это очень знаменательно, и тем более, что слова Елены Александровны были последними перед звонком. Она прямо-таки ясновидица. Вообще Ваше письмо доставило мне массу приятных впечатлений. Борисовские меня трогают до глубины души. Вы только представьте себе, что я опять буду жить в этой дивной даче,— я так по ней тосковал, живя в этих вонючих, холодных <…> квартирах… Хоть бы попасть к именинам Вашей сестры — то-то бы кутнули! От Вити так и не дождался, какую премию ему надо преподнести. Убедите, чтобы не стеснялся, а я с большим удовольствием исполню обещанное, а то пусть предоставит мне самому выбрать по своему вкусу. Лыщинских я поздравил с неболыпим опозданием, поздравил на одной карточке и наших корнетов: написал им особое «Хæдзаронтæ»; сам я получил только от Александра. Если бы я был сей-час с вами, я бы расшалился безудержу. Наплыв такого порыва я, как видите, разряжаю на письме,— хоть этим Вам доставляю некоторое разнообразие. В Вашем хорошем (последнем) письме Вы все-таки не удержались, чтобы не уколоть булавкой. Если бы — знайте и чувствуйте! — мне здесь давали сто тысяч годового дохода и 400, как у турецкого султана, Маргарит, то и тогда бы меня не удержали добровольно в Херсоне. Это Вы зарубите себе на носу. Я далеко не такой ветрогон, как многие и тому подобные хотят думать. Относительно Вар<вары> Гр<игорьевны> я более подробно высказался в письме к Вашей сестре в ответ на ее «a propos» — она, вероятно, Вам уже показала это письмо. Тимчинские просят сняться с ними в группе перед отъездом. Нас будет 12 персон: Тимчинских — 5, 6-й — жених старшей их дочери, т-11е — 7-я, два брата «Кригеров» с матерью и молодой Амалией Кригер (18-го ян<варя> свадьба) — это 11, да + я =12. Амалия — дивная девушка — круглая сирота, большая моя приятельница по Ставрополю — та, с которой я танцевал лезгинку. В настоящее время я пишу портрет дочери Тимчинск<их> для ее жениха. Забавная пара. Он студент, а она только в прошлую весну кончила институт. Свадьба их будет в будущем году. На Амалиной свадьбе я буду первоприсутствующим и, конечно, обертамадой. Жаль, что не с кем петь мравалжамиер!..
Чтобы Вам не скучно было сидеть, закутавшись в 99 платков и шалей, я буду писать еще по другому способу. Надеюсь, что Вы не сторонник школы
Гаппо, что время деньги, потому отнятое у Вас время Вы не так дорого будете ценить, хотя я сам деньги стал тоже ценить на вес золота. Не думайте, что это бессмыслица. Не всякие деньги ценятся на вес золота, да кроме того не всякий понимает ценность денег и золота. И я долго принадлежал к таким. А теперь я понял, и неопровержимым доказательством этого служит вот эта бумага, на которой пишу,— это обрезок от того листа, в котором завернут «Альманах». Попросите Ел<ену> Ал<ександровну> обратить особенное внимание на «веселое собрание» в «Альманахе». В «Казбеке» была корреспонденция из Пятигорска, где говорится, что <город> превратился в сплошной театр. Главные антрепренеры: Борис Захарович, Антонина Карловна и какой-то хохол Кандыба с труппой запорожцев. Раздевальная комната такая тесная, что при отыскивании платья уже успели задавить 36 самых красивых дам Пятигорска.
Ваш Коста.
Всем, так тепло и участливо относящимся ко мне, передайте мою душевную благодарность и глубокий поклон.
Горячий привет всей семье, а Александра крепко обнимаю. До скорого свидания!

 

105. А. А. ЦАЛИКОВОЙ
22 января 1900 г. Херсон.

22янв.
1900 г.

Так как Вы большая любительница поездок во Владикавказ за сенсационными новостями, то позвольте предложить Вам вырезки из местных газет с самой свежей новостью. Такой финал мог сочинить только «их» превосходительство Иван Ильич… «Казбек» очень недурно подшутил над ним. По всем признакам я так и не попаду на Ваши именины… Канцелярская лямка, наверно, оттянет дело еще недели на две… Борисовский написал мне, что в моей квартире до марта живут две его бабушки, но так как их можно поместить в одной из маленьких комнат, то он может сдать мне до их приезда две комнаты — большую и маленькую, а с отъездом их всю квартиру, но только до 1-го мая, а там, говорит, обсудим вместе.
Все это, конечно, хорошо, но я больше прежней цены не могу ему платить, тем более, если не буду иметь какого-нибудь постоянного занятия. На одну живопись в Пятигорске трудно рассчитывать. Башкиров приедет только к концу марта, и до этого времени во всяком случае нельзя рассчитывать на управление Мин<еральных> Вод.
Дошло ли до Вас письмо через Асæге? Я несколько изменил адрес и боюсь, что Асæге мог письмо не принять.
Я ужасно глупо поступил, что поторопился «обнародовать» телеграмму Г<олицына>. Надо было молчать до окончательного освобождения, а то гъæйтт мардзæ! — фидиуæджы хъæр фæкодтон алы зæххы кæронмæ: «О, фехъусут! Калачы стыр азнауыри Нары азнауыримæ тел ныццавта: рацу, дам, нæм, дæ хорзæхæй, ма ныл тæргай кæ,— махæн æнæ дæу нæ кад дæр ницы æмæ нæ цард дæр ницы!» А Нары азнауыри сидит себе в Херсоне, не получая
ни одного письма, так как все думают, что он теперь стыр азнауыриимæ стыр Калачы сæндоны туркаг базтыл бады æмæ йемæ «ори-ора-ле»-тæ зары.
Вы мне так и не написали о Вашей антрепризе с Ант<ониной> К<арловной>. Чем она кончилась?
Не помешали ли вам хохлы? Впрочем, чего я Вам задаю вопросы, когда Вы мне, все равно, не ответите. Вы вообще неохотно писали мне, а теперь уже, как у Ел<ены> Ал<ександровны>, и у Вас есть отговорка: цы ма йæм фыссон,— а дыууæ боны йæхæдæг куы æрбацæудзæн, уæд… Сегодня закончил портрет Тимчинской. С большим трудом мне удалось добиться очень большого сходства. У ней необыкновенное меняющееся ежеминутно лицо. Не говоря уже о выражении, у ней цвет лица и даже волос, смотря по времяпрепровождению, линяют, как цвет хамелеона. По фигуре она похожа на Лид<ию> Иакинф<овну>.
Завтра отнесу к ним портрет и напишу, какое впечатление произведет он, а теперь покойной ночи! Горячий привет всей семье!
Ваш Коста.
Если Юлйана Александровна злится за последнее «спиральное» письмо, то приношу ей тысячи извинений.
Больше всего мне жаль, что за свою ошибку я лишился фрукт<ов> и конфет!
Адрес: Г. Пятигорск, Терской области.
Е В Р Анне Александровне Цаликовой.
Эмировская ул., д. Сеферова.

106. А. Л. ХЕТАГУРОВ —
КОСТА ХЕТАГУРОВУ*
8 февраля 1900 г. С.-Петербург

Коста!
Хетæджы Уасджыорджыйæн диссаг ницы у, фæлæ мæ уæддæр хадтæй-хадт нæ фæуырны, кæй фæуæгъд дæ, уый. Петербурхæй дæм гæххæт арвы-стой æви нæма? Раст куы кæнай нæхирдæм, уæд мын фехъусын кæн. Гречъы фыртæн бафæдзæхстон зæххы хъуыддаджы тыххæй æрдзурын, фæлæ дæхæдæг куы зоныс, цавæр налат адæм сты, «Петерб<ургские> ведомости» чи уынаффæ кæны, уыдон: зæрдæ вæрынц, æндæр ницы.
Нæуæг хабарæй нæм ницы ис. Афтæ дзурынц, Голицыны, дам, ивынц, фæлæ бæлвырдæй ницы зонын.
Асæрды хъуамæ Хохы дзуары бонтæм нывондаг барвитай Нармæ.
Дæхи Андухъапар.
8.II.900 г.

 

107. А. А. ЦАЛИКОВОЙ
10 февраля 1900 г. Херсон

10 фев.
1900 г.
«Фыдæбонæй фæмардтай мæгуыр Гречъы фырты. Цасдæриддæр Петырбургъы ис иллюстрацийы газеттæ, кæй редакцимæ дзы нæ бацыд, иу ахæм нæй. Йæ уд йæ хъæлæсмæ схæццæ… Ничи йын сæ бакуымдта — чи зæгъы: æнæ фотографийæ ныв нæй кæнæн, чи та зæгъы: ныр йæ афон аимгъуыдта, ам цы фыстытæ ис, уыдон иннæ газеттæ раджы ауагътой джиппы».
Это пишет мне Андукапар относительно некролога Пастухова с иллюстрациями Антонины Карловны. Получил я их обратно только вчера и сегодня посылаю их Вам для передачи автору. В этом же пакете Вы найдете удивительный шедевр салонной музыки. Разучите его к моему приезду. Он для Вашего голоса прямо находка. Наверное, приохотит Вас к пению. Теперь позвольте сделать выговор всем вам en trois, что никто не пишет ни одной строки. Это с ……        !, Ваши письма не могут пропасть потому, во-первых, что при получении окончательного распоряжения из Петербурга я протелеграфирую вам, и так как после этого я задержусь здесь еще не меньше 5 дней, то письмо, высланное из Пятигорска даже в день получения телеграммы, я еще успею получить. Портрет, о котором я говорил, очень понравился. Вставили его в плюшевую раму цвета бордо с золотой полоской в овале…
Даю уроки живописи одной молодой дилетантке, очень напоминающей Вас по осанке, по манере ходить и говорить, а главное по складу и выражению лица, только глаза у ней не такие большие плошки, как Ваши, и много светлее, так же, как волосы.
Цаголов поместил довольно большую статью в «Северном Кавказе», где критикует деятельность осетинской интеллигенции, достается в особенности Гаппо. Впечатление от нее, как и от всех, затрагивавших туземные вопросы его писаний, самое отвратительное. Он меня давно ими возмущал, и я через Гаппо передавал ему, чтобы он лучше обдумывал и не играл на руку кое-кому. Он сравнительно с прежним несколько изменился, но неприятный специфический запах остается постоянно. В<виду> серьезности вопроса, который он теперь затронул, я не удержался и послал в «Казбек» возражение в довольно резкой форме в надеж-де вылечить его от не особенно благовидных выходок…
До сих пор на Днепре стоит лед, а последние морозы его еще больше укрепили. До открытия навигации, если бы даже можно было, я не рискну поехать на лошадях до Николаева.
До свидания.
Коста.
«Дуню» не посылаю потому, что хочу сам режиссировать ее.
Привет горячий всей семье и общим приятелям. Александра крепко обнимаю. Будьте здоровы!
Адрес: Г. Пятигорск, Терской области.
Е В Р Анне Александровне Цаликовой .
Эмировская ул., д. Сеферова.

108. А. А. АЛИКОВА — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
21 августа 1900 г.
21/VIII

Дорогой Коста!
Обращаюсь к тебе с просьбой, которую, надеюсь, исполнишь, если тебя не затруднит, т.е. не надоело. Попробуй в последний раз обратиться к Г. Тхостову с требованием во что бы то ни стало уплатить остающийся за ним должок или хоть часть его чрез меня; 25 рублей я оставила себе в счет той же суммы, высланной мною тебе в Херсон, так как в настоящий момент очень нуждаюсь в деньгах.
Давно не писала к тебе и потому, вероятно, от тебя не имею вестей; от других слышу, что ты здоров, много работаешь, больше, должно быть, чем следовало бы при твоей слабости; доволен обстановкой и живется вообще хорошо; напиши, верно ли все это и в каком положении твои нервы.
Видеться и поговорить с тобой мне очень, очень хочется; вероятно, недели чрез две-три буду проездом на станции Минеральные Воды и тогда непременно заверну в Пятигорск на несколько часов, если ты будешь настолько свободен, чтобы уделить мне это время. Теперь же ничего не могу сказать нового о себе, разве только что с наступлением дождливых дней вернулись мои обычные бронхиты; вообще плохо в городе проведенное лето отозвалось чувствительно на моем здоровье, в Нальчике мне пришлось пожить очень недолго, а ехать туда теперь уже поздно.
Видела вчера Тасо, он тебе кланяется, Джантемир и все наши домашние — также. От меня привет дорогим друзьям моим — семье отца Александра.
Пиши поскорей. Буду в ожидании твоих вестей.
Твоя Зали.

 

109. А. А. АЛИКОВА — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
10 ноября 1900 г. Петербург

Последнее письмо твое, дорогой Коста, я получила в день и почти час отъезда из Владикавказа, который отложить было уже немыслимо, поэтому поручений твоих не исполнила. Надеюсь, ты успел заняться этими делами во время поездки в горы, если она состоялась. За два месяца отсутствия не имела о тебе никаких сведений, может быть, не откажешь в них теперь, пока я в Петербурге. Приехала сюда вот уже четвертый день и застала Питер в обычном для сезона непривлекательном виде: холодно, пасмурно, отвратительно — полнейший контраст только что оставленному теплому, яркому Парижу, где цветочницы то и дело загораживают дорогу своими тележками, полными чудных благоухающих роз, фиалок и др. Ни с кем еще не виделась: хочу переждать, пока сойдет вечер наших студентов; приняв участие, пришлось бы встречаться с новыми лицами, бывать в домах, где, как мне писали в Париж с просьбой поскорее приезжать, происходят все сборы, приготовления, а мне очень нужно угомониться на некоторое время: каждый день пребывания за границей прошел в суете, беготне… Париж с совершенно своеобразной жизнью, пестрой массой своего населения, множеством достопримечательностей и интересными окрестностями, из которых я успела посмотреть только Версаль и Севр — знаменитую мануфактуру, занимал и увлекал еще более выставки; положительно являлись домой только ночевать, и если потребность в отдыхе не замечалась там, то теперь дает себя знать. Как-нибудь при свидании расскажу тебе все, что удалось понаблюдать, пришлось перечувствовать.
Сколько пробуду здесь, пока не знаю, есть кое-какие делишки, да шубу нужно выписать, иначе замерзну в дороге. Письма от тебя, во всяком случае, жду, сообщи о здоровье, житье-бытье.
Привет моей дорогой семье о. Александра, как они поживают? Есть ли что нового в наших краях?
Адрес мой: Васильевский остр., 9 линия, д. 30, кв. 4.
Пиши. Твоя Зали.
10/Х1

 

1901

113. В. И. СМИРНОВУ
18 февраля 1901 г. Пятигорск.
18 февр.
1901 г.

Дорогой Василий Иванович!
Устроители спектакля в пользу Общества распространения образования среди горцев Терской области почтительнейше просят Вас, Анисью Федоровну, Галю, Сашу, Мишу, Катю, Нину, Лизу, Дуню и Василия Васильевича и еще Любу Третьякову не оставить вечер своим посещением 25 февраля.
Ваш Коста.

114. ВЛАДИМИРУ, ЕПИСКОПУ ВЛАДИКАВКАЗСКОМУ И МОЗДОКСКОМУ
31 марта 1901 г. Ставрополь

Ваше преосвященство!
С благословения Вашего соблаговолите принять душевное поздравление со светлым воскресением Господа нашего Иисуса Христа, сына Божия, с горячим пожеланием благоденствия и долголетия на благо с такою любовью отца пасомого Вашим преосвященством стада. С глубоким сожалением имею честь довести до сведения Вашего преосвященства, что я за обременением работой в редакции газеты «Северный Кавказ» не могу участвовать лично в Комиссии по пересмотру перевода Евангелия. Прилагаемый краткий доклад, может быть, принесет ту пользу, на которую я искренне рассчитываю.
Не откажите в архипастырском благословении Вашему покорному слуге.
К. Хетагуров.
31 марта 1901 г., г. Ставрополь.

 

115. В. Г. ШРЕДЕРС — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
31 марта 1901 г. Владикавказ

31 марта

Очень рада, что узнала наконец, что мой дорогой Коста опять ожил, у дел своих, как прежде. Шлю привет красными яичками. За себя и брата Ваню, а также и Владислава.

Спасибо за стихи, да что стихи — я все это время думаю, как Вы меня глубоко тронули своей картинкой — эмблемой и своим приездом. Я как-то вовсе не ожидала всего это<го> чествования меня лично, не умею отделять себя от своей школы и верьте, Коста, просто представить себе не могу, чтобы я правда была бы больше «кухонного мужика» (так звала я себя в 18 лет, учась на педаг<огических> курсах).
Какую славную заметку Луарсаб Боцвадзе поместил в «Новом Обозрении о празднике и «Терские Вед.»<омости> тоже. Очень хорошие письма получила из Москвы от Вахтеровых и из Одессы даже от малознаком<ого> Шульга, бывшего секретаря городской Владикавказской думы.
И за что все это? Ведь так мало сделано. Давайте, Коста, что-нибудь делать для туземцев; я так рада, что могу иногда образовать и хоть чуть-чуть развить татарку или осетинку, грузинку. Но все это капли в море.
Пишите, хорошо ли устроились и как здоровье. Как я рада, что Вы прежний Коста, а прошлым летом мне казалось, что Вы или больны и ни до кого Вам, или Вы на меня сердитесь за что-нибудь. Право, по этому поводу можно было бы стихи написать. Так мне грустно было летом видеть, что даже Коста уходит от меня, а теперь мы опять живем одной идеею.
Крепко обнимаю Вас, дорогой мой, всей душой с Вами.
В. Шредерс.
Вчера получила письмо от Ев. Алек., что он в первых числах апреля приедет ненадолго сюда, привезет товарища-студента, исключенного на 2 года из Ярославского? лицея, и просит помочь устроить его где-нибудь на Кавказе. Нельзя ли ему найти работу в Ставрополе, все же у Вас знакомство, да и уроков скорее достанешь или в редакции, или еще что, и во Владикавказе ровно ничего не найдешь для сосланного. Ответьте, дорогой, к 8 апреля, если можно.
Ваша В. Шредерс.

116. А. Я. ПОПОВА — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
11 мая 1901 г. Владикавказ
1901 г.,
11-У

Вас, конечно, немало удивит это письмо, и, как Вам это может быть, и ни покажется странным, но у меня к Вам, многоуважаемый Константин Леванович, есть дело, к которому и думаю прямо приступить.— Не возьмете ли Вы на себя труд посмотреть рукописи одного лица, имени котор<ого> желательно было б не обнаруживать; могу одно сказать, что она — мой лучший друг. Друг в глубоком значении этого слова. И вот в качестве друга я вызвалась оказать ей посильную помощь, надеясь всецело на Ваше содёйствие. В лице Вас, я уверена, она нашла бы правдивого судью, который чистосердечно высказал бы свое мнение, указал бы на недочеты, на все недостатки и, не скрывая истины, сказал бы прямо, что лучше и не продолжать мечтать о невозможном, что лучше отказаться от желания видеть свою статью и рассказик в печати.
Если же Вы к попыткам Энге отнесетесь сочувственно и не откажетесь взять ее под-свое покровительство, этим окажете великую услугу. Какому бы
суровому приговору не подвергали, она останется признательна и благодарна за верный, правдивый суд.
О результате всего этого прошу сообщить уважающей Вас А. П.
Адрес мой Вам известен, а если Вы в недоумении, кто Вам пишет, тогда адресуйте до востребования г. Владикавказ, А. П.
Ваш адрес мне неизвестен, пишу на авось.

 

117. А. Я. ПОПОВОЙ
22 мая 1901 г. Ставрополь
Нельзя выразить словами, глубокоуважаемая Анна Яковлена, то чувство благодарности, каким переполнилось мое сердце при чтении Вашего письма,— такое искренне-доверчивое отношение редко приходится переживать. Друга Вашего поздравьте с несомненным талантом. Она возьмет на душу большой грех, если серьезно не примется за его развитие. Статьи без малейшего изменения я тотчас же отдал в набор, и будут напечатаны в первых двух номерах «Северного Кавказа». Вышлю Вам по три экземпляра номеров газеты. Не откажите перёдать всей Вашей семье мой горячий привет, а сами примите глубокую преданность от неисправимого Коста.
Адрес мой Вы написали точка в точку.

 

118. А. Ф. СМИРНОВОЙ
Лето 1901 г.

Будьте добры, Анисья Федоровна, передайте подателю сего «Покров» и «Воздвиженье креста».
Ваш Коста.
По случаю дождя пикник опять не состоится.

 

119. Г. А. ВЕРТЕПОВ — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
22 октября 1901 г. Владикавказ
Ред. «Терских вед.»
22 октября 1901 г.
г. Владикавказ

Дорогой Коста!
К величайшему сожалению, в настоящую минуту не имею у себя в редакции свободного места. У меня на жалованье 3 сотрудника, я четвертый, остальные работают за построчную плату. Если мне понадобится надежный человек в будущем, я сообщу тебе немедленно.
Твой Г. Вертепов.

1902

120. А. Л. ХЕТАГУРОВУ
7 марта 1902 г. Владикавказ

 

7 марта 1902 г.
Влад<икавка>з,
Воронцовская ул., д. 21.
УАЙДЗÆФ
Коммæгæсы ма цæв,—
и т.д.

Ацы чиныджимæ дæм нывтæ фервитын æмæ сын выставкаты искуы бынат ссар. Назови их этюдами: 1) «В осетинской сакле»; 2) «Природный мост в верховьях Кубани»; 3) «Перевал Зикара» и «Шамиль». Порядочного багета во всем Владикавказе не нашел. Устроился я здесь пока в холостой квартире. Скоро начну большую работу по живописи,— армяне отдают мне все иконы в расширенной церкви. Работа на все лето на 1500-2000 р. Кроме того, в ближайшем будущем газета «Казбек» переходит в руки солидной компании вполне интеллигентных людей, которые редактирование поручат мне. Здоровье мое в самом цветущем состоянии, бедро как будто никогда и не болело. Послал я в «Петербургские Ведомости» статью о лесопользовании на Кавказе, и до сих пор не печатают. Послал Жантиеву письмо, чтобы он понаведался. Пишу на  осетинском языке поэму «Хетаг». Василий, которому я читал написанную уже часть, настаивает, что у Хетага было два сына — Джеорджи и Гаджи. Гадзби совершенно отбился от рук. Пока Василий был здесь, он сидел дома, как только он уехал, так Гадзби и с собаками не сыщешь, ни днем ни ночью его нет дома, забежит домой на полчаса и опять драла. Остальные и учатся хорошо, и ведут себя образцово.
Мака совершенно извелась. Я этому шарлатану прочитал сам целую лекцию, и он хоть бы глазом моргнул! Душевный привет чындз’у и детишкам.
Ольге Ивановне, Лидии Николаевне и Лише низкий поклон. Будущему архиерею и Костику — салам. Самому тебе горячее объятие.
Твой Коста.
Греков если там, то и ему душевный привет!
Адрес: С.-Петербург.
Е В Р Александру Левановичу Хетагурову.
Николаевская, д. № 12, кв. 3.

 

121. НИКО ХЕТАГУРОВУ
<Первая половина марта 1902 г. Владикавказ>

Дорогой Нико!
Долги свои я уже уплатил. Василий погасил вексель в 200 р. Об этом я, впрочем, уже сообщил в предпоследнем письме.
С 15-го марта надо начать плотничную и столярную работу, так чтобы полная готовность дома могла быть окончена к 1 июля. Пока надо пойти на покупку соснового леса у Павла Яковлевича Попова, который сосновый лес громадными партиями получает с Урлаа и Нижнего Новгорода, все эти партии сплавляются в барках по Волге на Астрахань и Петровск. Попов — мой хороший знакомый, и он обещал скинуть 10% с обычной продажной цены,— переведи через отделение государственного банка 500 р. на покупку леса и 300 на наем плотников и столяров, всего 800 р. На штукатурщиков, печников и маляров понадобится не больше 300 р. Мебель мы возьмем с завода Крейчи. Лесничий Гургъохъ Газданов обещал дать мне фруктовые и хвойные деревья, дикий виноград для задрапирования стены сарая соседа, ограду двора с внутренней стороны обсадим сиренью.
Крышу я покрашу цинковыми белилами, такая окраска может продержаться более 10 лет, и никакой ржавчины не будет. Теперь уже крыша поржавела, так как была покрыта очень тонким слоем зеленой краски. По окончании к 1-му июля отделки дома ты хоть на 10 дней возьми отпуск, чтобы ты попал на освящение дома и на мою свадьбу. Любящий тебя брат
Коста.

122. ЦОЦКО АМБАЛОВУ
17 июля 1902 г. Владикавказ

Дорогой Цоцко!
Какой-то нечистый дух создает какие-то совершенно непонятные препятствия нашему делу. Гнездится эта нечистая сила в грязной душе тебе самому известной хорошо особы. Но нам с тобой надо вырвать из ее когтей несчастную Люлю. Сообщи мне точный адрес Иорама.
Твой Коста.
1902 г. 17 июля.
Вла<дикавказ>. Воронцовская, 21.

Адрес: с. Ардон.
Цоцко Амбалову

 

123. Л. 3. КИПИАНИ — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
<Лето 1902>. Тифлис.
Коста! Посылаю тебе перевод твоего чудного «Сидзæргæс»— появилось в «Кавказском вестнике» (№ 7).

 

124. Г. В. СМИРНОВОЙ
25 сентября 1902 г. Владикавказ.

Дорогая Галя!
Я очень беспокоюсь, что не получаю ответа на мои письма.
Напишите откровенно — да или нет? — и сделайте это сейчас же. Привет всей семье!
Коста.
Адрес: губ. г. Ставрополь.
Е В Р Гале Васильевне Смирновой.
Александровская улица. Собственный дом.

 

125. Г. В. СМИРНОВА — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
Конец сентября 1902 г. Ставрополъ

Дорогой Коста!

Мне очень тяжело писать это письмо. Люблю Вас, как брата, как друга, но нам не по пути.
Галя.

 

126. И. П. КРЫМШАМХАЛОВУ

Дорогой Ислам! Устрой возможно лучше моего земляка, доктора Газданова. Докажи ему, что наша Теберда — самый лучший курорт в мире. Как теперь твое здоровье? Привет твоей семье!
Твой Коста.

 

127. А. Г. ГАТУЕВ — КОСТА ХЕТАГУРОВУ
<Черновое>

Дорогой Коста!
На Ваше давнишнее письмо я могу ответить теперь только; простите меня, что до сих пор молчал. Вы в заботах о благосостоянии Георгиевского прихода и прихожан тамошних — осетин, просите устроить перевод туда священника Дигурова. Конечно, приятно слышать это от человека, искренне желающего родине своей все доброе и жертвующего для нее всем. Священник о. Николай Дигуров — пастырь примерный, и в сел. Георгиевском был бы? особенно полезный, но перевод его может состояться лишь по просьбе прихожан. Пусть прихожане и просят о возвращении к ним любимого пастыря и в то же время сумеют сдержанно сказать о Гагкаеве, о его перемещении в другой приход, тогда, думаю, Владыко переведет к ним священника Дигурова. Теперь это удобнее, потому что год учебный подходит к концу, а Дигуров охотно пойдет к вам в Георгиевский поселок. Он выражает сожаление, что по некоторым домашним обстоятельствам оставил его. Он просил бы и сам, но в нашей епархии существует правило раньше пяти лет службы не просить о перемене места. Все наши осетины так же неустроены, как были прежде, тогда как для преуспевания осетин нужно следовать мирными шагами и, главное, полагаться на вере православной. Церковь — это рычаг мощный, он только в состоянии оживить осетин, научить их взаимной любви и доброму труду. Хорошо было бы, если бы молодые наши люди воздерживались суетных и вольных рассуждений при народе и больше располагали бы народ к тому, что служит действительной пользе его. У нас, осетин, есть возможность достигать все святое, например, вместо рассуждений, посвящать свои силы просвещению простого народа; сколько у нас грамотных людей, которые не хотят помочь народу, внести в него добрые начала доброй жизни, твердо хранить добрые обычаи и правила жизни.
Я завидую грузинам — как они дружны, как они помогают друг другу — богатый бедному, высший низшему,— их братолюбию и стремлению созидать все на религии, на камне веры. Осетину, думаю, страшно вредно пускаться в область отрицания религии, тем более, что познания Бога и п…….

 

1903

128. <ЗАПИСКИ>
А. К. ДЖАНАЕВУ-ХЕТАГУРОВУ
Владикавказ.

 

<1>
Дорогой Садулла! Мне нужны два руб. на хозяйственные нужды. Пришли их с подателем.
Коста.
<2>
Садулла, дай подателю этой записки 2 р.
Коста.
<3>
Садулла, пришли один рубль — на чай и сахар.
Твой Коста.
<4>
Садулла, пришли на домашний обиход один рубль.
Твой Коста.
<5>
Садул<л>а, у меня страшное биение1 сер<д>ца, все тело дрож<и>т. Скорей доктора <…>

1904

129. А. К. ДЖАНАЕВУ-ХЕТАГУРОВУ
1904 г. Георгиевско-Осетинское

 

Дорогой Садулла!
Прошу тебя немедленно выслать по телеграмме в наше селение, и я выеду немедленно отсюда, благодаря полному безделью, а главная причина то, что бывашая жена Кайтмазова, получившая от мужа проходное свидетельство, послужной список моего отца, по ее словам, послала в Петербург для получения пенсии «матери», которую получал мой отец, а остальные документы нашей фамилии послала якобы моей двоюродной сестре Наталии Темиркаевне, и я поеду через Владикавказ по Военно-Грузинской дороге в Гори. От станции имение моего деда по матери Гауса в триста десятин в пяти верстах от Гори. На сестре моей матер<и> женился один грузинский князь, и если и он и сестра моей матери еще живы, то я буду жить с ними. В этом имении много виноградных и фруктовых садов и лесов, там нет зимы, а только весна, лето и осень. И всю сумму, оставшуюся от погашения долгов, тогда же при моем приезде во Владикавказ переведем в Кутаисское отделение Государственного банка.
Твой Коста.

130. А. К. ДЖАНАЕВУ-ХЕТАГУРОВУ
<1904 г. Георгиевско-Осетинское>

Дорогой Садулла!
Я тебя убедительно просил, чтобы ты по телеграмме выслал в наше селение, и вместо того, чтобы выслать эти сто руб., ты написал Ольге Кайтмазовой, что я и во Владикавказе и здесь называю ее «соломенной вдовой, получившей от мужа проходное свидетельство». Я всегда говорил правду, и потому я не имею в настоящем ни копейки, чтобы купить почтовую марку, и потому я сделался таки нервным, что не могу спать ни ночью, ни днем, и поэтому вторично убедительно прошу выслать мне те же сто руб. по телеграмме, чтобы я мог как можно скорей покинуть каторжную жизнь, которую я переживаю, живя у якобы двоюродного брата, который восемь лет пользовался для прокормления громадной семьи народными деньгами и доходами мельницы на Теберде.

С каждой почтой я просиживаю в конторе по два…